class="p1">Об этом свидетельствовал случай с вышедшей в Москве его поэмой «Цыганы». Обложка поэмы была украшена виньеткой с довольно безвкусным рисунком: чаша какая-то, змея, кинжал и проч. Все это было очень дешево, но одним казалось очень значительным, а другим опасным. Началось переписка официальными бумагами, и, в конце концов, Волков, жандармский генерал, зять Марьи Ивановны Римской-Корсаковой, выяснил, что эта виньетка – трафарет, которым часто украшают сочинители свои произведения, что опасности тут никакой нет. Бенкендорф согласился оставить дело без последствий и в очередном всеподданнейшем докладе своем, между прочим, писал: «…Пушкин, после свидания со мной, говорил в английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить здоровье Вашего Величества. Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно…»

Николай и сам это отлично понимал…

В день приезда в столицу он навестил родителей и у них пообедал. Пушкины жили на Фонтанке, у Семеновского моста. Квартира их, как всегда, представляла из себя вид временного кочевья, по-прежнему была она свидетельницей жарких сцен между супругами – главным образом на денежной или, точнее, на безденежной почве, – по-прежнему в ней слонялись, как осенние мухи, сонные, нечесаные, зевающие дворовые…

Родители гордились тем, что сын определенно пошел в гору, был обласкан царем, стал зарабатывать, и Сергей Львович смягчился по отношению к сыну, а Надежде Осиповне особенно хотелось, чтобы свои именины он отпраздновал среди семьи.

– Смотри же, приезжай непременно… – говорила она ему после обеда. – Будет твой любимый печеный картофель в мундире и еще кое-что…

– Что именно?

– Приезжай – и увидишь…

И, когда в день рождения Пушкин вошел в уже оживленную гостиную, мать в весьма привядшем туалете встретила его лукавой улыбкой.

– А-а… На этот раз ты очень мил… Ну, вот тебе за это и обещанная награда…

И она показала ему на сиявшую ему навстречу своей колдовской улыбкой Анну Петровну Керн. Пошутив с обступившими и поздравлявшими его гостями, он при первом же удобном случае обратился к Анне Петровне.

– Вы безбожно хорошеете! – жарко сказал он ей вполголоса. – Я на месте правительства отправил бы вас в монастырь: вы прямо опасны для общественного спокойствия!..

Она расхохоталась и обожгла его своими пленительными глазами…

– Милости прошу, господа… – обратилась к гостям Надежда Осиповна.

И гости, вежливо уступая один другому дорогу, направились в столовую, а во главе всех знаменитый поэт В. А. Жуковский с хозяйкой. Стол был сервирован, по обычаю, довольно небрежно. Когда чего из посуды не хватало, Пушкины занимали у соседей. Все было как-то не стильно, разномастно. Но, как всегда у Пушкиных, было просто, сердечно и весело. Оля, сестра поэта, со сдержанной улыбкой шептала ему что-то на ухо: у нее шел роман с Павлищевым, но родня ее выбор не одобряла, и ей нужна была поддержка брата. Он, кивнув ей со смехом головой, сейчас же пристроился около Анны Петровны: что там о московских красавицах ни говори, но ни одна женщина не пьянила его так, как она!..

За столом раздавался смех и говор, весело захлопали в потолок пробки. А он опьянел и без шампанского: Анна Петровна повела на него огненную атаку. Посыпались экспромты, шутки и все новые и новые взрывы хохота. Жуковский – на именинах своего собрата знаменитый поэт играл первую скрипку – постучал деликатно ножичком о бокал, встал и улыбнулся всем своим добродушным лицом.

– Господа!..

И плавно полилась медовая речь. Взрывы смеха сменяли взрывы рукоплесканий, и все закончилось овацией и имениннику, и его звездоносному другу…

Когда обед отшумел, один из гостей, Абрам Сергеевич Норов, подошел к Пушкину и Анне Петровне.

– Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, Анна Петровна? – шутя сказал он. – А он написал для вас столько прекрасных стихов!..

– Ах, в самом деле! – воскликнула красавица. – Вот вам кольцо моей матери… Носите его на память обо мне…

– Благодарю вас… – сказал Пушкин, надевая кольцо на мизинец. – Но тогда я завтра привезу вам другое – на память обо мне…

Огромная, красивая, известная всему Петербургу дача Олениных, Приютино, за Охтой, как всегда, кипела весельем. На зеленой лужайке раздался вдруг восторженный вопль молодых голосов – там шла веселая лапта. В зале рокотал рояль. На широкой, затененной полосатым навесом террасе одни спорили о литературе, другие хохотали над каламбурами Пушкина, который не отходил от хорошенькой Аннеты Олениной, фрейлины Марии Федоровны, в которую Пушкин с его горячим сердцем сразу же влюбился…

В доме в приятном смешении царствовала русская патриархальность и удобный европеизм.

Алексей Николаевич Оленин, хозяин дачи, после смерти графа Строганова наследовал важный пост председателя академии художеств. Маленький, чистенький, живой, веселый, он был похож на весеннего воробья. Он любил, чтобы его считали литератором, художником и даже археологом. Александр I звал его волшебником. Но все это не мешало ему держать нос по ветру, гнать по всем зайцам сразу и, вопреки пословице, если не всех, то большинство их ловить… Его супруга, Елизавета Марковна, всем, кроме роста, была похожа на него. Она частенько прихварывала, но в интересах общества старалась превозмочь себя и поддерживать в своем доме постоянную и приличную веселость…

На террасе затрещали восторженные рукоплескания: то недавно переехавший в Петербург Мицкевич только что закончил одну из своих блестящих импровизаций.

– Какой талант! Какой огонь! – восклицал Пушкин, сидя в саду под террасой. – Что я пред ним?

Анна Петровна Керн весело расхохоталась.

– Я вижу, у вас новая пассия? – С чувством ревности проговорила она. – Значит, новый предмет?! – донимала она его. – Правда, она очень мила… И вы обратили внимание, какие у нее маленькие ножки?

Пушкин смутился.

– Маленькие-то они маленькие, да черта ли в них! – Вздохнув, он неожиданно спросил ее: – Скажите, долго вы еще меня мучить будете?

– Перестаньте! – с притворной строгостью шепнула она. – Вы хотите меня совсем скомпрометировать?

– Ну, не буду, не буду… – сказал он. – Но вы злая, злая, злая…

А на широкой террасе кипело:

– Нет, но какая смелость в отдельных выражениях! – поднимая свою белую, тяжелую голову, сказал И. А. Крылов.

– О да!.. – воскликнул Оленин с оживлением, которое было очень похоже на настоящее. – Я помню, когда лет десять тому назад Пушкин тарарахнул своим «дымом столетий», – помните, как эта дерзость взволновала всех? Дым столетий! Князь Вяземский говаривал, что за такое выражение он отдал бы все движимое и недвижимое, и предлагал засадить Пушкина в желтый дом, чтобы он не заел всю литературную братию… Дым столетий!.. Державин никогда не решился бы на это…

Пушкин с Анной Петровной поднялись на террасу. Крылов, тяжелый, как