вас соболезнуют, что вы к ним не приедете». Что при ней Ольга Сергеевна «с одною дамою вам известной» (Керн, писали ему письмо). «Вы беспрестанно в сердце и на уме, и только когда засну, то забуду вас… Приезжай, мой ангел в Михайловское… Всех лошадей на дорогу выставлю…»

В феврале по дороге на Кавказ в Москве появился брат Лев. Пушкин встретился с братом после долгой разлуки (с осени 1824 года) и не скрывал добродушной иронии, какую вызвал у него повзрослевший Левушка. Он пишет Дельвигу: «Лев был здесь малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у Вашего Андрея 400 рублей и ублудил жену гарнизонного майора. Он воображает, что имение его расстроено и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно».

Несмотря на рассеянный светский образ жизни, чуть даже было не состоялась его дуэль с артиллерийским офицером В. Д. Соломирским, Пушкин много времени уделяет продвижению в печать своих уже написанных сочинений и ранее опубликованных. Прежде всего нужны деньги: других доходов у него нет. Попытки выиграть в карты закончились крупными проигрышами. Новые сочинения он через Бенкендорфа пересылает своему цензору – царю, который с одобрением отозвался о трагедии «Борис Годунов», высочайше сделав несколько замечаний…

Душа поэта просит перемен, и он через Бенкендорфа испрашивает у царя разрешения на посещение Петербурга. Бенкендорф ответил ему, что император разрешил поэту приехать в Петербург и «отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное дворянином государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано».

В мае-месяце он засобирался в Петербург. Друзья устраивают ему несколько проводов, сначала у Погодина устроили прощальный ужин с участием Вяземского, Баратынского, Муханова и Снегирева, а потом на даче у Соболевского, где присутствовали Соболевский, Мицкевич, Муханов, братья Полевые. Но Москва так крепко держала его своими соблазнами, что он пробыл в ней еще две недели. Что касается женитьбы, то все тут запуталось невероятно: если Софи, то как же Саша и Катя, а если Катя, то как же Софи и Саша, а если Саша, то как же Катя и Софи – путаница невероятная!..

Перед отъездом в Петербург Пушкин посетил семейство Ушаковых и оставил в альбоме Екатерины посвящение любимой женщине, наполненное грустным юмором.

В отдалении от вас

С вами буду неразлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, —

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен?

Рано утром выехав из Москвы, Пушкин прибыл ночью в Тверь. Чувствуя себя совершенно разбитым от тряски по бревенчатой дороге, решил переночевать в известной гостинице итальянца Гальони. Хотя час был уже поздний, но гостиница была еще ярко освещена. Вдали над городом стояло зарево небольшого пожара. По дворам вокруг лаяли собаки, а по темным улицам лениво позванивали колокольчики идущих на отдых троек… Пушкин занял номер, помылся и спустился в ресторацию закусить. Там зевали в кулак уже сонные лакеи: посетителями были заняты всего два стола. За одним столом сидел какой-то, видимо, крупный барин с бритым, брезгливым лицом и его жена, молоденькая и чрезвычайно хорошенькая. Лакеи с особенной почтительностью окружали этот стол, и сам Гальони, черный, жирный, с масляной улыбкой, склонившись, давал брезгливому господину какие-то объяснения. Пушкин нарочно сел так, чтобы видеть красавицу и не быть видимым ее мужем. Она сразу заметила его дерзко восхищенные взгляды и со сдержанной улыбкой потупила глаза. И сразу началась осторожная игра… Скоро важный путешественник, отложив салфетку в сторону, сказал что-то жене и поднялся. Все вокруг подобострастно засуетилось. Еще несколько минут, и под окнами загрохотали колеса их шикарной венской коляски.

Пушкин, стоя у окна, простился глазами со смеющейся красавицей и снова сел за свой бифштекс.

– А скажите: кто этот брюзга? – спросил Пушкин проходившего мимо Гальони.

– Австрийский посланник, граф Фикельмон, – отвечал тот вежливо.

– А с ним?

– Его супруга, урожденная госпожа Тизенгаузен, внучка светлейшего князя Кутузова…

И он осторожно смеющимися глазами посмотрел на поэта, как бы говоря: «Что, какова? Ничего не поделаешь, милый: близок локоть, да не укусишь»… Пушкин щелкнул себя ладонью по лбу: черт возьми! Так ведь это дочь Элизы Хитрово, его приятельницы! Надо же было так опростоволоситься… Правда, она выросла во Флоренции, и он никогда не встречал ее, но если бы он спросил у Гальони раньше, то, конечно… Черт возьми, какая глупость!..

Пушкин принадлежал к числу тех горячих душ, которые добрую половину своей жизни живут в сияющих облаках фантазии. Где бы он ни находился, он всегда чувствовал не настоящее, а только подготовку к настоящей жизни, которая вот-вот откроется ему и затопит его каким-то необыкновенным счастьем. Так из Москвы представлялся ему Петербург. Но вот приехал он в Петербург, остановился в Демутовом трактире на Мойке, бросился очертя голову в блестящую петербургскую жизнь и почувствовал, что опять тут что-то не то, что и это все не настоящее…

Петербург встретил знаменитого поэта приветливо, но более сдержанно, чем фрондирующая, распоясавшаяся Москва. И как в Москве, так и здесь уже раздавались осторожные голоса, упрекавшие поэта за его близость и угодничество царю. Он оправдывался – «царь дал мне свободу!» …Для себя он не хотел видеть, что свобода эта была весьма относительна и что внимательный глаз следовал за ним повсюду.