Джунковский, внимательно слушавший спор, поддержал:

— И при этом открыто проповедуют и применяют насилие! Ведь лучших сынов России убивают, самых патриотичных, самоотверженно служивших народу. Вспомните хотя бы Судейкина — начальника особого отдела Департамента полиции, убитого народовольцем Дегаевым, или Боголепова — министра народного просвещения, застреленного Карповичем, или министра внутренних дел Сипягина, московского генерал-губернатора Козлова, великого князя Сергея Александровича, государя Александра II…

Горький вперился зелеными глазами в Джунковского, его лицо исказила злобная гримаса.

— Все, кого вы назвали, — опричники самодержавия. Их защищают армия, полиция, суды, тюрьмы. А когда солдаты расстреливают мирных граждан — это и есть варварское преступление.

Джунковский с интересом посмотрел на Горького:

— Вы что имеете в виду, Алексей Максимович?

— Хотя бы Ленский расстрел рабочих в апреле позапрошлого года. Ведь это было настоящее побоище! Более двух тысяч мирных людей уничтожены с единственной целью — запугать всю Россию.

Джунковский спокойно возражал:

— Вы, Алексей Максимович, об этом деле знаете лишь понаслышке или из газет, которые писали много чуши.

— Мне Владимир Ильич рассказывал!

— Я и говорю — понаслышке. Ибо Ульянов и его партийная верхушка как раз и спровоцировали эту трагедию. Вы сами читали их писанину? Они постоянно твердят: «Нельзя допускать успокоенности в обществе!» И эту успокоенность почему-то называют «мещанской».

— Как будто труженик-мещанин хуже смутьяна и бездельника! — вставил Соколов.

Джунковский продолжал:

— Бодайбо в Иркутской губернии — место не очень уютное, прохладное зимой, летом полчища комаров и мошек. А господа-революционеры предпочитают курорты Швейцарии, Австро-Венгрии, Лазурного берега и прочих теплых морей.

Горький намек понял. Он сердитым взглядом буравил Джунковского:

— И что же там произошло — с точки зрения одного из главных столпов порядка в империи?

— А произошло следующее. Ленские прииски отстоят в тысячу восьмистах верстах от губернского центра, два раза в году подолгу бывают отрезаны бездорожьем. На этих приисках условия для рабочих всегда были хорошими: высокие заработки, дешевое питание, уютное бесплатное жилье. Но эта идиллия, естественно, была не по душе господам смутьянам. Эсдеки внедрили в ряды рабочих своих агентов. Руководить смутой был командирован депутат Второй Госдумы Василий Баташев. Человек малограмотный, работавший прежде на железной дороге в Моршанске, он стал активно подстрекать к бунту. Но рабочие были довольны своим положением и на провокационные призывы не откликались. Тогда агенты нашли зацепку — продолжительность рабочего дня. Зимой рабочий день был коротким, летом, когда дорога каждая минута, естественно, продолжался до десяти— одиннадцати часов.

Агитаторы кого водкой угостили, кого деньгами подкупили, и двадцать девятого января на Андреевском прииске работы остановились — началась забастовка. Лозунг: «Требуем восьмичасового рабочего дня!» Администрация вяло реагировала на это событие, забастовку не прекращала, решительных мер не предпринимала.

Зато агитаторы время зря не теряли. К девятому марта бастовало уже шесть тысяч рабочих. Вовсю действовал стачечный комитет. Против него было возбуждено преследование…

Тут Горький решил блеснуть своими познаниями юриспруденции:

— Преследование? А как же закон от второго декабря 1905 года?

Джунковский возразил:

— Этот закон освобождает от ответственности за участие в стачке, но возбуждение к стачке наказывается по третьему пункту статьи 125 Уголовного уложения. Революционеров голыми руками не возьмешь, тут сила нужна. А полицейских на прииске раз-два и обчелся. Почувствовав безнаказанность, смутьяны стали еще больше раздувать беспорядки. Провоцировали разбивать лавки, упиваться спиртным, грабить квартиры чиновников. Бунтовщики перекрыли ветвь железной дороги, не пропускали поезда. Послышались призывы: «Уничтожать механизмы и машины!» Иркутский губернатор мирволил бунтовщикам, но и его терпение кончилось. Из Киренска была направлена воинская команда. Главарей беспорядков арестовали. Нетрезвая толпа, потерявшая рассудок, переполненная злобой, вопила: «Бей солдат, забирай оружие!» Солдаты стреляли в воздух. Это еще более распалило смутьянов, с криками «ура» толпа с палками, кирпичами, кольями бросилась на солдат. Другие побежали к Народному дому, где сидели под запором арестованные зачинщики, — освобождать их, а малочисленную охрану — перебить. Офицеры до последнего момента не осмеливались дать команду «Огонь!». Но выстрелы грянули. Толпа разбежалась, оставив на земле жертвы своей разнузданности — двадцать пять трупов и еще двести семьдесят раненых. Правда, усилиями враждебной печати число убитых выросло до двухсот пятидесяти, но это — выдумки. Трое агитаторов из социал-демократической партии были осуждены, а главный подстрекатель — большевик Баташев позорно бежал с места трагического события. Ну, кто виноват в случившемся?

Горький невозмутимо отвечал:

— Правительство! Рабочие ненавидят нынешний строй, потому и бастуют. При социалистическом устройстве жизни не будет недовольных, не будет и забастовок.

В спор вступил Шаляпин:

— Алексей, я думаю, что ты заблуждаешься. Ведь нельзя силой заставить любить то, что душе отвратительно. Да, одним нравится все делить поровну, другие предпочитают больше работать, но и больше получать. А как быть с людьми талантливыми? Ведь в любой профессии — рабочей или творческой — рядом с нерадивым найдешь его противоположность. Меня постоянно упрекают: «Шаляпин за выход на сцену получает две тысячи рублей!» Да, получаю! Карузо получает не меньше. Я что, должен петь за такой же гонорар, как какой-нибудь пьяница Свистунов из провинциальной оперы?

Собеседники улыбнулись. Лишь Горький, как и положено властителю народных дум, оставался насупленным. (Заметьте, оппозиционеры всегда имеют сердитый, насупленный вид, словно страдают несварением желудка.) Соколов, пытаясь сдержать бивший из него гнев, говорил на весь зал:

— Алексей Максимович! Согласитесь, никогда не было и никогда не будет такого общества, которым все поголовно будут довольны!

— Ну?

— А как скоро будут недовольные, как и ныне, то придется применять насилие. При таких гигантских катаклизмах, как революция, миллионы людей враждебно встретят перемены. И тогда властелины, чтобы сохранить свое положение, для подавления недовольных станут употреблять суды, тюрьмы, расстрелы, виселицы. Объяснять не надо: чем больше насилия, тем страшнее жизнь. — Голос Соколова нарастал. — И вот к этим ужасам призывают революционеры. И все эти конгрессы социалистов, парламентские речи и подстрекательские речи якобы защитников народных интересов с думской трибуны не только не безобидная и пустая игрушка, а дела самые вредные и опасные, толкающие народ к смутам, кровопролитию и гражданским войнам. И такой талантливый и влиятельный человек, как вы, Алексей Максимович, стараетесь приблизить все эти ужасы.