Эмма как раз вывернула из-под лестницы и проходила мимоскульптурной группы Жана Батиста Карпо «Танец»: четыре буйные нагие вакханкимечутся вокруг юноши, чресла которого стыдливо прикрыты лоскутком ткани.Лоскуток настолько плотно прилегал к его телу, что создавалось впечатление,будто стыдливость юноши вызвана не тем, что ему там, между ног, надо что-тоспрятать, а в том-то и беда, что прятать ему, бедолаге, совершенно нечего!Сначала эта скульптура очень забавляла Эмму, потом она перестала ее замечать.Вот и сейчас она бросила на каменную группу лишь беглый взгляд и с куда большиминтересом уставилась на очень красивую женщину, которая стояла напротив сотрешенным выражением лица, – если бы не альбомчик, в который она быстрыми движениямиугольного карандаша срисовывала скульптуру, она сама напоминала бы изваяние изразноцветного мрамора.

Эта дама относилась к тому типу, который с легкой рукифранцузских романистов называют «роскошная блондинка», и тело ее поистине былороскошным, особенно в золотистом блестящем пуловере и замшевых обтягивающихбрюках – кожаных, «под леопарда», а может быть, даже и не под, а из шкурынастоящего леопарда. Туфельки ее были там и сям усеяны стразами… а может, и нестразами, а точно такими же подлинными изумрудами, какие сияли на ее ушах ишее, на пальцах и запястьях. Яркая, чувственная, экзотичная, она обладалаправильным античным лицом, удивительными желтыми глазами и гривой золотистыхволос. Разумеется, в ее красоте была изрядная доля вульгарности, но это можнобыло заметить лишь при более внимательном рассмотрении. С первого же взглядаблондинка производила поистине убийственное впечатление. Она казаласьзакованной в броню своей ослепительной красоты, и от этой брони безвредноотскакивали все те оскорбления, которыми, точно стрелами, осыпала ее высокая,очень стройная брюнетка с точеными чертами лица и с коротко стриженнымиволосами. В своем роде эта широкоплечая, узкобедрая дама была не менееэкзотичным цветком, чем блондинка, однако выглядела лет на пять старше. Дляженщин постбальзаковского возраста пять лет – это очень много. Это почтиклинически много! Кроме того, брюнетку очень портила неподдельная ненависть,искажавшая ее лицо.

Эмма невольно вслушалась. Впрочем, и не слушая, можно былодогадаться: брюнетка обвиняет блондинку в том, что та отбила у нее любовника.Судя по выражению лица, блондинка отнюдь не чувствовала себя виноватой, инападки брюнетки, казалось, доставляли ей какое-то извращенное удовольствие. Вглазах ее порою мелькало откровенное злорадство. Она невозмутимо выслушивалаоскорбления, которые становились все более грубыми, словно приглашая откровенноглазевших на нее посетителей музея любоваться на нее снова и снова, еще и еще.И у каждого человека, который смотрел на эту роскошную красоту и на дерзкуюпрелесть ее соперницы, невольно возникал вопрос: каким же должен быть человек,из-за которого могли схватиться две такие обворожительные дамы?

Охватило любопытство и Эмму. Она принялась оглядываться – ивзгляд ее наткнулся на человека, лицо которого показалось ей знакомым. Он былсреднего роста, плотный, но не чрезмерно, довольно стройный, с широкими плечамии крупной головой красивой формы. У него были пышные темно-русые, хорошоподстриженные волосы и серые глаза – светлые, но яркие, невольно притягивающиевзгляд. В этом правильном румяном лице чувствовались сила, энергия и то, чтоназывается жутким словом «харизма». Короче, мужчина был очень обаятелен, даже,можно сказать, хорош собой, отлично и дорого одет. И ужасно сексуален. Эммадаже растерялась, перехватив его мельком брошенный взгляд, от которого у неемурашки по шее прошли. А что же бывает с женщиной, когда он откровеннодобивается ее? Эмма таращилась на него с удовольствием и, ей-богу, вполнепонимала брюнетку, которая готова ради этого мужчины устраивать площадные сценыв таком храме искусства, каким, без сомнения, является музей д’Орсе.

Между тем терпение блондинки оказалось не беспредельным.После очередного, особенно яростного выпада брюнетки она что-то рявкнула вответ – столь же беспощадно-базарное, повернулась, подхватила под руку яблокораздора и поволокла его к выходу. Мужчина, доселе остававшийся к стычке двухкрасавиц совершенно индифферентным, холодно сказал что-то брюнетке: не то«Брось, Фанни!», не то «Извини, Фанни!» – имя Эмма отчетливо расслышала, адругое слово – нет, тем паче что оно было произнесено с сильным акцентом. Он нефранцуз, он иностранец.

Иностранец?! И тут Эмма узнала его.

Ну конечно! Неудивительно, что его лицо показалось ейзнакомым! Этот мужчина идеально подходил под словесный портрет, составленныйпроводницей Якушкиной.

«Илларионов, что ли?!» – недоверчиво спросила себя Эмма итут же всплеснула руками: он! Конечно, он!

Илларионов удалялся. Леопардовая задница, увенчаннаязолотистой гривой, висела на сгибе его локтя и молотила по мраморному полукаблучками невероятных туфель. Женщина, которую Илларионов назвал Фанни,мучительно всхлипывала, стоя в двух шагах от Эммы.

Не стоило большого труда догадаться, что эта бедная Фанниброшена Илларионовым в Париже так же хладнокровно, как была брошена в НижнемНовгороде Людмила Дементьева. Дай бог Фанни оказаться покрепче, чем Людмила!Конечно, она уже дама в годах, которые видны на лице, и даже ее точеная красотане может их скрыть. Эмме показалось, что они с Фанни примерно ровесницы, аблондинка лет на пять, на семь моложе. И вполне естественно, что симпатии Эммыбыли сейчас на стороне покинутой Фанни, а не на стороне роскошной – тем болеемолодой! – блондинки. И под звуки всхлипываний Фанни первоначальный план Эммыизменился.

Не стоит сейчас следить за Илларионовым, решила она, егоадрес и так известен. Блондинка явно дорожит тем богатством и тем положением,которое обеспечивает ей любовник. От нее ничего не добьешься во вредИлларионову. Ладно, пусть пока живет. Гораздо лучше проследить за брюнеткой и,если получится, завоевать ее доверие, разузнать от нее о привычках ипристрастиях Илларионова, а может быть, вызнать его слабое место…

Пока Эмма так размышляла, Илларионов со своей спутницейудалились. Из участников скандала в музее осталась только Фанни. Словно надеясьприйти в себя, она немного постояла около чудной коричнево-мерцающей скульптурытого же Карпо под названием «Упоминание о Парфеноне» (Эмма чуть не всеэкспонаты уже наизусть знала), тупо глядя на нее, но вряд ли что-то видя, апотом резко сорвалась с места и направилась в раздевалку.

Если она надеялась застать там Илларионова, то надеялась онанапрасно: ни его, ни блондинки в поле зрения уже не было.

Фанни сразу прошла к выходу, и Эмма порадовалась, что навсякий случай носила с собой только крошечную сумочку и ничего не сдавала вгардероб, иначе можно было бы застрять в очереди и потерять свой «объект». Они вышлина набережную Анатоль, вернулись на Пон-Рояль, прошли между Тюильри и садомКарусель и вскоре оказались на авеню Опера.