Фанни шла очень быстрым, размашистым шагом, сунув руки вкарманы (признак одинокой женщины, которая не привыкла приноравливаться к чужойпоходке и висеть на чьем-то локте), понурив голову. Эмма тоже умела ходитьбыстро, поэтому ей не составляло никакого труда держаться почти за спиной Фаннии быть готовой в любую минуту вслед за ней вскочить в какой-нибудь автобус илиспуститься в метро. Впрочем, Фанни, видимо, решила пройтись. Погруженная в своипечальные мысли, она не обращала внимания на красный свет светофоров, и если быдело происходило не в Париже, где водители автоматически пропускают всякогопешехода, даже если он идет на красный, а, скажем, в Москве или в НижнемНовгороде, уже не раз оказались бы под колесами и она сама, и приклеившаяся кней Эмма. Фанни дошла до площади Опера, свернула на улицу Лафайет и на углуДруо зашла в бистро, которое называлось «Le Volontaire» – волонтер, доброволец.

Эмма последовала за ней, чуть пожав плечами в недоумении: наих пути попадалось с десяток других бистро, почему женщина так стремиласьименно сюда? Впрочем, она тут же получила ответ, увидев, как почтительноздороваются с ней бармен и официантка, как ловят ее взгляды посетители. Да онаведь хозяйка этого бистро! Не здесь ли она подцепила Илларионова? А что такого?Зашел он, к примеру, выпить кофе или какого-нибудь абсента, чтобы почувствоватьсебя насквозь парижанином (ведь, если верить писателям и художникам, особенноСомерсету Моэму и Пикассо, все парижане чуть ли не круглыми сутками хлещутабсент!), обратил внимание на хозяйку. Он ведь явный бабник, Илларионов,причем, судя по всему, предпочитает дам – не молоденьких девиц, а своих ровесницили даже женщин старше себя лет на пять, на десять – эффектных, состоявшихся,сильных, самую малость стервозных… «У него если не эдипов комплекс, тоопределенно комплекс Ореста», – подумала Эмма, которая очень любила античнуюлитературу и все связанные с нею психологические аллюзии. Она и сама страдалаодним из таких комплексов, название которого тоже восходит к античности, но нео том сейчас речь…

Эмма села за столик в укромном уголке, около игральногоавтомата, который, к счастью, сейчас простаивал без дела, заказала салат,фирменный эскалоп «Le Volontaire», а на десерт – жасминовый чай и ломтик своеголюбимого торта «Опера», напоминавшего ей «Наполеон» в исполнении русскихкулинарок, с этими бесподобно вкусными толстыми сметанными коржами, только скофейным, а не заварным кремом и политый сверху шоколадом. На аперитивпопросила принести кисленький кир и, когда поднесла рюмку к губам, вдруг увидела,что из-за соседнего столика ей приветственно улыбается, подняв такую же рюмочкус тем же самым, видимо, киром, какой-то молодой человек – потасканный, небрежноодетый и еще более небрежно причесанный. Очень странно – его облик показалсязнакомым Эмме. «Не слишком ли много знакомых лиц для одного дня? Неужели онтоже нижегородец?!» – насмешливо подумала она, но тотчас сообразила, в чемдело: парень слегка, весьма отдаленно, но все же походил на Романа. Разрезомглаз, цветом волос, стройностью, легкостью движений, всем типом… Правда, этолицо отмечено печатью страдания и порока, у Романа еще не исчезла из глазюношеская жадность до всех искушений мира, готовность радоваться и толькорадоваться всему, что предлагает жизнь, не замечая никаких ее горестей и печалей…

Ну что ж, вспомнить о своем, с позволения сказать, пасынкеЭмме всегда было приятно, поэтому она сдержанно улыбнулась в ответ на улыбкупарня, покачала в воздухе рюмкой, делая вид, что чокается с ним, и тотчасзабыла о нем, вновь обратив все свое внимание к Фанни.

Глаза хозяйки бистро были по-прежнему печальны, однако лицоприобрело выражение озабоченное, на губах порою мелькала улыбка. Она топрисаживалась за маленький столик, задвинутый между японской ширмой,расписанной в стиле Хокусая, а может быть, судя по изысканной тонкости, вернее,ветхости ткани, даже им самим, и каким-то мраморным сооружением вродеумывальника, только почему-то уставленного цветочными кашпо, то проходила застойку, то исчезала в маленькой дверце, ведущей, видимо, на кухню, и появляласьоттуда с подносами, помогая официантке, когда та не успевала обслужить всехпосетителей… Эмма ела медленно, тянула время не только потому, что хотелавнимательней присмотреться к Фанни, но и потому, что в этом бистро былонеобычайно уютно. Дивная атмосфера смешения современности и старины, причемкрасивой старины: все вещи подобраны вроде бы случайно – вернее, никак неподобраны, – но на всем печать изысканного вкуса. И обворожительна самахозяйка, пусть она немолода и возраст ее виден, хоть и смягчен смелой одеждой,стройностью, ухоженностью, живостью движений, – в Фанни очаровывало то жесмешение времен и стилей, которое ощущалось здесь во всем…

Она была приветлива со всеми посетителями, но печаль уходилаиз ее глаз лишь тогда, когда в поле ее зрения появлялись молодые мужчины,заметила Эмма. Этот интерес был не вызывающе-сексуальным, но и отнюдь нематеринским. Возможно, Фанни даже не отдавала себе отчета в том, чтопреображается рядом с юношами. Эмма понимающе вздохнула: она знала этот типженщин, она сама отчасти была такой. Потом нахмурилась… какая-то мысльмелькнула…

– А позвольте уточнить, – раздался над ее ухом вкрадчивыйшепот, – вы флик или лесбиянка?

Вилка выпала из рук Эммы и упала на пол. Звон показалсяоглушительным, кое-кто за соседними столиками оглянулся.

– Мао! – послышался насмешливый голос. – Замени вилку этойдаме!

Теперь уж к Эмме повернулись все, даже Фанни, которая какраз читала какие-то бумаги за своим столиком. Эмму словно кипятком облили,однако в глазах Фанни было обычное вежливое внимание и больше ничего.

– Одну минуточку, – сказала она, – прошу прощения.

Словно именно она уронила эту несчастную вилку, а не Эмма!

Подскочила официантка, заменила вилку и даже зачем-то нож,безразлично улыбнулась и скрылась на кухне. Фанни снова принялась просматриватьсвои бумаги. Остальные посетители мигом забыли об Эмме, и тогда она, переведядух, обернулась наконец к человеку, который так ее напугал.

Вот это да! Тот самый оборванец, слегка похожий на Романа!

– Извините, я не ожидал, что вы так бурно отреагируете, –нахально сказал он. – Что, горячо, да?

Больше всего на свете Эмме хотелось залепить ему пощечинуили, на худой конец, отправить на три русские буквы. Но тут она внезапновспомнила, как они с Романом потешались над названием большущего магазина «BHV»– говорили, что парижане, идя в этот магазин, идут на три буквы, и ярость еетотчас улеглась. Главное – не выдавать этому придурку своего страха!