От дома к дому, по крышам.

В каждой капле и в каждом взгляде.

Проповедь "Осознание"

Архиепископа Саусберийского

Королевская часовня шолоховской Академии готовилась встречать вельможного гостя. Так исторически сложилось, что именно здесь принимали чужеземных клириков — в маленькой капелле, спрятавшейся между Двориком Наук и Обеденным Залом университетского городка.

Королевская часовня была похожа на бутон тюльпана. Выполненная из нежнейшего розового кварца, она накапливала свет и тепло, каждой жилкой, каждым всполохом дымчатой крошки приветствуя день. К вечеру камень теплел и, когда ты касался его рукой, он шёлково нагревал ладонь — ну же, ну же, человече, посмотри, как светел мир…

В часовне не было дверей в классическом смысле этого слова. Ты подходил к зданию вплотную и замечал проход между двумя слоями «лепестков». Ты заходил в него, шел по по кругу, ошалелый от мгновенно наполняющей тебя каменной тишины, потом сворачивал в новый проход уже между другими «лепестками» и так, круг за кругом по нисходящей спирали — всего девять поворотов, — ты готовил свою душу к встрече с прекрасным, слой за слоем снимая с себя мирскую суету…

Моё утро началось с проверки часовни.

Внутри кипела жизнь. Служки под присмотром Эрвина Боу начищали эмблемы знатных Домов, которые были вырезаны в спинках костяных кресел, стоявших двумя параллельными рядами в центре зала. С востока этот «коридор» оканчивался алтарем: мраморный столик-аналой, бассейн в виде жемчужной раковины, буйство лавандовых свечей и большой кристальный барельеф с лицами богов. С запада был трон Дома Ищущих и несколько стульев подле него — для приближенных к монархам. Сзади — площадка для хора и других гостей.

Напротив алтаря, в высоте, зефиркой висел музыкальный балкон, на котором размещались орган и клавесин. Сегодня там пусто — петь будут а капелла. Винтовая лесенка — тоже из розового кварца (начинаю думать, что искусственного — едва ли мы выделяем столько денег на церковь) была перекрыта деликатной бархатной лентой: вежливое "не пущу!".

Под удлиненным тюльпановидным сводом висели герб Шолоха (знакомое вам дерево инграсиль, пустынный "каннибал") и герб Асерина (два льва, стоящих на задних лапах).

Я уже проверила готовность часовни по списку, выданному мне Селией (мирт для архиепископа; свежие цветы для королевы; имаграфы с детектором запредельного и т. д.) и теперь просто ждала у алтаря. Я обмакнула пальцы в чашу с условно-святой водой и мазнула по ликам шести хранителей, которые в рядок смотрели на прихожан, вырубленные искусным скульптором в розовой хрустальной ширме.

Ко мне подошел Эрвин Боу, человек-успокоительное (бывают такие люди: возле них тебя будто мягким одеялом укрывают, так и хочется свернуться и замурлыкать).

— Тинави, говорят, процессия уже перешла реку Плюму. Вы можете встретить их возле университетских ворот?

Эрвин в сотый раз обвёл взглядом зал, убеждаясь в его идеальности, хотя до начала мессы было еще несколько часов.

— Не волнуйтесь, — я улыбнулась. — Все пройдет прекрасно. Обещаю.

— Никогда не давайте обещания, чье исполнение зависит не только от вас, — священник покачал головой и тоже молитвенно обмакнул руки в чашу. — Идите же. Да пребудет с вами небо.

* * *

Я стояла в воротах Академии, опершись спиной о каменную кладку, и щурилась против солнца, рывками поднимающегося над лесом. Рывками — это иллюзия, конечно. Обусловлена некоторыми проплешинами там, где лесную власть захватывают пинии: высоченные "зонтики", слегка потрепанные после зимы.

Процессия архиепископа медленно поднималась по аллее Страстоцветов, сопровождаемая музыкой лютни — неожиданно легкомысленной. Уж не знаю, чья сторона наняла лютниста — мы или саусберийцы — но под весёлый мотив гномьей «Гуляки-песни» группка из шести священников в черном выглядела достаточно странно.

Седьмым клириком, идущим впереди, был сам Ноа де Винтервилль. На это намекал его костюм — куда более плотная атласная сутана, чем у других, да еще и пурпурно-синяя, с длинным рядом пуговиц из лунного камня. В правой руке архиепископ нес посох с друзой турмалина наверху. В левой — книжечку с притчами о хранителях.

Позади архиепископа и священников плелось двое охранников-южан. Еще дальше шли наши, шолоховские стражи, приставленные к гостям.

Я тихонько откашлялась и шагнула вперёд, ступив на кружевную тень аллеи.

— Ваше Высокопреосвященство, позвольте от лица Иноземного ведомства приветствовать вас в нашем скромном лесном краю. Мы почитаем за великую честь… — я вежливо и по-деловому скупо барабанила заученную торжественную речь. Они длилась тридцать восемь секунд — я засекала, тренируясь утром перед зеркалом, пора Мелисандр старательно затачивал мои кухонные ножи («Детка, ты, конечно, мирное создание, но во всеоружии лучше быть даже дома»).

По ходу дела я внимательно разглядывала архиепископа.

Если честно, с учетом того, сколько раз мне говорили, что Ноа — злостный злодей, я думала, меня еще на полпути монолога прервут какой-нибудь грубостью или просто попросят стражу: «Уберите насекомое!»

Но нет.

Архиепископ слушал, опустив глаза. От него пахло ладаном и тишиной. Я пялилась на чужестранца. Лицо Ноа — эдакая молодая госпожа Пиония в мужском варианте — было гладко выбрито, даже бровей не оставили. И голова тоже гладкая, как речь Говорунов [1]. Все это, плюс аккуратно прижатые уши и тонкая шея, было покрыто золотыми письменами. Я присмотрелась и поняла: кожу Ноа украшают тексты молитв. Сначала я подумала, что это татуировки (сразу паника: не влюбиться бы по-привычке), но нет: вон, под ухом чуть-чуть потекли краски…

* * *

[1] Говоруны — сотрудники Иноземного ведомства, дипломаты, славящиеся прекрасными способностями ко лжи.

* * *

Я закончила свою речь.

Архиепископ кивнул и вдруг сказал, хотя я и не спрашивала:

— Украшение себя — обязательный элемент мессы по-асерински. У традиции колдовские истоки, но сегодня она несёт только обрядовую функцию. Разумно было бы отказаться от декора для экономии ресурсов, однако, если я начну рационализировать Церковь, от неё ничего не останется. Грустно добиться власти, чтобы понять, что и наверху твои руки связаны. Да, и не смотрите на меня так внимательно. Это грешно.

— Простите, Ваше Высокопреосвященство, — покорно склонилась я.

Сам Ноа, заметим, прижигал меня взглядом только так. Ну, не только меня: все вокруг. Будто ставил печатку церкви, ввинчивая в реальность раскаленное клеймо "я наблюдаю".

Ноа де Винтервилль перевел глаза на старинные часы Академии у меня за спиной, над воротами.

— До мессы четыре часа и двадцать четыре минуты, — отметил он. — За алтарем мне нужно три минуты, чтобы повторить основные пункты проповеди. Какова программа до этого?