– Я пошла танцевать, и на него сразу напали девицы, – жалуется она, сверкая глазами. – Только что он рассказывал мне про осадки в Сахаре – это там огромная редкость, – глядь, его уже раздевают… – Она озирается на Грега.

Ей невдомек, что она здесь красивее всех, меня подмывает ей об этом сообщить. Но тут из угла, что взял в оборот Грег, доносится хохот: одна из девушек чмокает его в щеку.

Я убью Эйдена!

– Ты огорчена?

Она ненароком клюет меня носом в шею, и у меня сразу путаются мысли.

– Поговори со мной, Жизель!

Она молчит, склонив голову мне на грудь, я тяжело дышу, усиливая объятия.

– Знаешь, я огорчен. Сейчас я ему задам!

– Кучевые облака порождают всю прочую облачность… – слышу я возбужденный голос Грега.

У Жизель дрожат плечи, во мне клубится злость, но я сдерживаюсь, проводя пальцами по ее позвоночнику, останавливаясь там, где блузка заправлена в юбку.

– Я хочу слышать твой голос, детка! Как мне поднять тебе настроение? – Я глажу ее по спине. Место, где начинается ягодица, служит границей: оттуда моя ладонь снова начинает целомудренное восхождение. Ее волосы задевают мое лицо, от нее пахнет ванилью – тяжелый, сладкий, головокружительный запах. Боже, до чего же хорошо!

Она дрожит всем телом, мне кажется, что она всхлипывает.

– Не плачь, детка, прошу тебя. – Я заставляю ее поднять лицо, она волей-неволей подчиняется. – Ты не плачешь, – говорю я с неожиданным осуждением и вижу в ее глазах блеск.

Она со смехом опять утыкается лицом мне в рубашку.

– Ни в коем случае. Он просто ужасен. Я честно терпела, но, если бы он снова затянул свою волынку про облака, я бы ткнула его вилкой в лицо.

Я в ответ усмехаюсь.

– Раздумала знакомиться с его мамашей?

Она сдавленно смеется.

– Я и не собиралась. Мне хватает своей.

– Задетое самолюбие?

– Лучше потанцуй со мной, – говорит Жизель вместо ответа и запускает пальцы мне в волосы. Мы начинаем танцевать, я не могу разобрать, какой это танец – медленный или быстрый, главное, ее не отпускать.

– Ты хоть поела? – спрашиваю я немного погодя.

Она улыбается.

– Лучше бы мы остались дома и заказали еду из «Милано».

– У тебя завтра день рождения, надо отпраздновать.

– Я бы предпочла смотреть «Неделю акул, на твоем диване».

– Кровожадное чудовище!

– Твой любимый фильм?

– Обожаю!

Она смеется, я вторю ей. Наблюдаю за ней, за тем, как шевелятся ее ярко-красные губы, ловлю и удерживаю предназначенный мне взгляд – и чувствую небывалое в груди. Я хочу остаться с ней наедине: чтобы только мы, больше никого…

– Давай уйдем отсюда. – Крепко держа ее за обе руки, я тороплюсь к выходу, она семенит за мной.

По пути я озираюсь, чтобы проверить, не будет ли Грег протестовать, но он уже целуется с блондинкой. Я сжимаю кулак, хотя это глупо: он ее не заинтересовал, наоборот, послужил освежающим холодным душем.

Она, кажется, угадывает мои мысли, потому что ускоряет шаг.

– Идем, дикарь.

* * *

Вскоре мы уже погружаемся в сюжет «Недели акул», сидя в темноте на диване и поедая печенье, которое опять испекла Жизель.

Она сует мне еще одно, только что из духовки. Я жую, она вытирает мне рот.

– Что? – спрашиваю я, глотая.

– Шоколад, – шепчет она. Ее волосы кое-как сколоты на макушке в лохматый пучок, на носу очки, она переоделась в свои шорты и в мою старую рубашку. Я сменил джинсы на спортивные шорты и тренировочную майку.

Она подвигается ко мне и снова вытирает мне губы.

– Прилипло.

– Ничего страшного, – шепчу я, замирая.

– Нет, я должна оттереть. – Она лижет мне уголок рта и довольно урчит: – Вкуснотища!

Я тоже тянусь губами к ее затылку, пока она не отстранилась, но останавливаюсь на полпути.

– Ты меня лизнула или мне показалось?

Она застенчиво отводит взгляд.

– Я проголодалась.

У меня вздымается грудь. Что я себе позволяю? Немедленно спать! Встал и пошел!

Но встает она.

– Пойду лягу.

Я ловлю ее и заставляю снова сесть.

– Не вздумай! Мы смотрим телик. – Все ясно, у меня раздвоение личности.

Она роняет голову мне на плечо и удобно устраивается на диване.

– Учти, я могу уснуть. Неделька была еще та.

– Ты рассказывала про профессора, сочувствую. – Она пересказала мне в лицах свою стычку с д-ром Блентоном.

– Я стала только решительнее. Хочу докторскую степень, хочу писать. Рано или поздно я отправлюсь в ЦЕРН.

– Женева очень далеко?

– Одиннадцать часов двадцать две минуты лету, примерно четыре тысячи пятьсот девяносто восемь миль.

Далековато!

– Стоп! Верни! – кричит она, отнимая у меня пульт от телевизора.

– Я что-то пропустил? – Я думаю, что в программе очередной ужастик, но она меня удивляет.

– Французский фильм «Моя ночь в Париже». Действие ограничивается одним вечером, знакомством героя и героини в кафе. Он ведет ее в отель и удовлетворяет ее сексуальные фантазии. Там как раз эпизод, когда он на нее прыгает. Лучше не придумаешь! – сообщает она с серьезным видом.

Я стараюсь не смотреть на экран: там темная спальня и пара в постели.

– Это порно.

Она шлепает меня по колену.

– Это искусство! Кинематограф прекрасен, он завораживает. Кадры их лиц, глаз – очень здорово! Заметь, все в темно-синих и серых тонах, от гостиничного номера до постельного белья. Ни тебе сентиментальной музыки, ни коридорного с пиццей, присоединяющегося к любовникам. Только она и он.

– Сколько раз ты это смотрела?

– Достаточно, чтобы заговорить по-французски, bébé.

До меня вдруг доходит ее намек.

– Ты хочешь пересмотреть этот фильм вместе со мной?

– Почему бы нет? Это отличный способ использовать секс для изучения самих себя.

– И имя ему – порнография.

– Я серьезно. Что плохого в сексе?

– А кто говорит, что секс – это плохо? – хриплю я. – Классное занятие!

Она кивает.

– Он вскрывает нашу сущность независимо от нашего пола и предпочтений. Все этим занимаются: птицы, пчелы. Все, начиная с эукариотов. Это часть мироздания, причем важнейшая. Притяжение и отталкивание, гравитация, если хочешь. К одним нас влечет, к другим нет. Когда начинает искрить, от этого нельзя оторваться. Видишь, как у них искрит!