Я нагибаюсь, хватаю свои страницы, прижимаю их к груди. Мне трудно дышать, я отчаянно пытаюсь совладать с собой.

– А работу я написала, просто случайно отправила не тот документ. Я немедленно пришлю вам то, что требуется, сэр.

Он смотрит на меня, разинув рот. Я бегу к двери. Лучше сбежать, не позволив ему сказать, что он вызывает меня на комитет для позорного изгнания.

Я дам этому чертовому шовинисту решительный бой.

Я бегу по коридору, вниз по лестнице. Мозги лихорадочно работают, руки трясутся от адреналина. Никогда еще я так за себя не сражалась. Господи, до чего хорошо! Я распахиваю дверь и выбегаю на свежий воздух, на солнышко.

Через полчаса я спохватываюсь, что прошла мимо стоянки, где оставила «Мазерати»», и забрела в торговый центр. Раз так, зайду в какой-нибудь магазин.

Отбросив мысли о Блентоне, а заодно и все прочие мысли, я брожу по рядам, пока продавщица не спрашивает, чего я ищу. Я уже готова сказать «твидовый пиджак и брюки», но прикусываю язык и вместо этого спрашиваю, что, по ее мнению, подойдет к моим волосам. Она со смехом сгребает контрастные варианты, и я удаляюсь вместе со всем этим добром в примерочную. Молодая модная продавщица охотно делает комплимент моим волосам.

– Совсем неплохо, – уверяет она меня и направляет в салон напротив.

Облегчив свой счет на несколько сотен, я вхожу в салон, где спохватываюсь, что угодила не в клон нашего «Cut ‘N’ Curl», а в шикарное заведение. Я еще не решила, остаться мне или бежать без оглядки, а ко мне уже учтиво обращается молодая стилистка; оказывается, ее назначенная на этот час клиентка только что позвонила и сказала, что не придет. Это судьба.

Она сажает меня перед зеркалом. Я любуюсь на свою синюю копну и так хохочу, что удивляю весь салон. Это же какой-то кошмар!

Свою суть не поменяешь. Под моим спокойствием не найти искрящейся личности, моя долговязая фигура – не прикрытие для сексуальной пожирательницы мужчин. Я не исчерпываюсь занудством, остроумием, девственностью. Просто это – я, черт возьми, даже если временно потеряла себя после фиаско с Престоном.

Из головы не выходят слова Миртл: «Делай то, что отправляет твое сердце в полет. Каждый твой вдох должен исполниться смысла».

Больше я не гадаю, что там думает д-р Блентон вместе с коллегами, больше не силюсь уподобляться другим – ни внешне, ни внутренне. Я хочу написать и защитить диссертацию, это непреложный факт, но пусть это будет труд моей души.

Стилистке надоедает ждать.

– Итак, чего вы хотите?

Жаль, что здесь нет тети Клары – я бы предпочла довериться ей; но она поймет. Все происходит быстро. Я чего-то лишаюсь, не успев ухватиться за это «что-то». Я спешу, я напряжена, как натянутая струна. Мысленно перечисляю все то, чего хочу, чего по-настоящему хотела целых пять долгих месяцев. На первом месте чувственный рот Девона, то, как он на меня смотрит, утверждая, что мне это чудится.

Я хочу его, но на этом пути меня подстерегает беда, конец дружбы. Я вздыхаю, возвращаясь к реальности. Всему свое время. Сначала – волосы.

Войдя в клуб «Рейзор», я проглядываю сообщения Жизель за последний час. Я не видел их, пока не закончилась последняя встреча; потом поехал в пентхаус, принял душ, переоделся и поспешил сюда.

Первая эсэмэс гласит:

За ней идут другие, их я тоже не видел:

Вот это меня рассмешило (пока я не прочел остальное), потому что вчера вечером мы отлично провели время. Полакомились печеньем, а потом Жизель поставила тревожный, совершенно кошмарный французский фильм с субтитрами, где главный герой каждые пять минут заливается слезами. В промежутках между приступами раздражения я кидал в Жизель попкорном, она в меня. В конце концов мы забыли про фильм и устроили в моей гостиной попкорновую войну, в которой Миртл воевала на моей стороне; когда ведро кончилось, Миртл сказала, что мы психи, и ушла спать. Тогда я поставил под свою ответственность «Неделю акул» (ну, нестрашно мне, что поделаешь), и Жизель прилипла к экрану. Оказывается, ей тоже подавай ужастики. Мы час сидели на диване, обсуждая акулью анатомию (там главное – хрящи). Она рассказала, что акулья шкура покрыта миллионами зубчиков (называется «кожные зубцы»), направленных назад, что уменьшает поверхностное сопротивление и повышает скорость акулы. По мере роста акула сбрасывает прежние зубцы и отращивает другие, длиннее прежних. Отвратительно, но я слушал, разинув рот. Таких умных, как она, я еще не встречал. Потом я помог ей застелить диван и принес подушку. И ушел спать. Как и положено. Я такой!

В темном клубе звучит «Джин в бутылке». Я обмениваюсь короткими репликами с вышибалой у входа и растворяюсь в субботней толпе. Еще не поздно, всего-то восемь часов, но в клубе уже не протолкнуться. Я поспешно отправляю Жизель сообщение:

Ответа нет. Я иду в бар и вижу Селену.

Встретив мой взгляд, она сворачивает разговор, идет мне навстречу и докладывает последние известия насчет кондиционирования воздуха и нового персонала. Я ищу глазами Жизель – сначала у стойки, потом за столиками. Впервые жалею, что в клубе так темно.

Силена приносит мне пиво, я делаю глоток и проверяю свой телефон.

– Слышно что-нибудь от Гарретта? – спрашивает она, опершись о стойку. Я корчу рожу.

– Нет. Никто странный меня не разыскивал?

Она поджимает губы, качает головой.

– Если кто-нибудь объявится, позвони.

– Твоя подруга теперь выглядит по-другому, – говорит Селена, и я резко перестаю проверять сообщения в телефоне (хотя за минуту туда вряд ли нападало много нового). Смотрю на танцпол, куда указывает ее палец.

Жизель заворожена энергичным ритмом, голова запрокинута, очков нет. Наверное, захватила из своей квартиры контактные линзы. Цвет волос и правда другой: синева значительно померкла, стала равномерной, шелковые пряди взлетают, она высоко задирает руки и качает бедрами.