А ко вторым петухам мы услышали женские крики. Сначала испуганные, но быстро переросшие в ругательства. Мы с Серым, спавшие урывками, первыми ринулись к окну. Из харчевни выбегал сам городничий. За ним неслась Агриппина в разорванном платье, встрёпанная и с наливающимся синяком на пол-лица. Она потрясала сковородой на длинной ручке и что есть мочи вопила:

— Люди добрые! Вы посмотрите! Да где ж это видано, к честной женщине приставать! Дай плюну в зенки бесстыжие!

Вот оно что! А я, дурёха, напридумывала страстей про Агриппину! Она, небось, сама знать не знала, как от неугодного воздыхателя избавиться. Видать, решил охальник, что Тихона этой ночью в живых не стало. Раньше всё лисом вился, а теперь решил ястребом добычу скогтить. Вот только наши выселокские бабы тоже не лыком шиты. Сразу видно, умеет весёлая вдова за себя постоять — Лагодум за спину-то неспроста держится. Прилетело в отместку за поставленный синяк.

Окна наполнялись любопытными лицами. И без того выглядящий побитым (ай да Агриппина!) Лагодум вовсе перепугался:

— Да кому ты нужна! Старая самовлюблённая баба! Я тебе жизнь предлагал устроить!

— Устроить?! Люди-и-и! Этот паскудник заявил, что мужа моего убить пытался!

— Ничего я не заявлял! Не слушайте сумасшедшую бабу! Надо она мне больно! — тут же нашёлся отвергнутый ухажёр.

— Вон пошёл, мерзавец! Ещё приставал ко мне! Чтоб ноги твоей в моём дворе не было!

— Не больно-то и надо! Дура-баба, счастья своего не видишь!

Все следующие дни Агриппина и Тихон не отходили друг от друга, как молодожёны. Провожая, счастливая семья благодарила нас и божилась, что не откажут ни в какой просьбе. Попутчицы по перегону всё недоумевали, чем мы успели заслужить такую любовь хозяев.

Городничего так и не взялись судить. Целая улица видела его позор, но никто не решился подтвердить, что он избил (гм…пытался избить) приглянувшуюся женщину. Наёмников, которые могли бы указать на заказчика, тоже не нашли. Впрочем, история быстро забылась.

Городничего той же осенью загрызли волки.

Малый Торжок вырос. Называть его малым язык не поворачивался. В прошлый раз я ездила сюда на ярмарку, на осенний перегон баб. Ох, точно. Помню, по возвращении Петька, не умевший найти себе места в отсутствии тайной (видимо, только для него) любви, со слезами бросился Стасе в ноги и тут же, при всей деревне позвал замуж. Помню, как и Стася, зардевшаяся, смущённая, кинулась на шею к подруженьке Заряне, не зная, как себя вести. Они поженились в тот же год, а покуда и я доросла до замужества, успели народить двоих красавцев (в отца) чернобровых (в мать) ребятишек. Заряна тетешкалась с ними, как со своими, и всё отказывалась выпускать из рук. Мать всё ставила мне разумную пару в пример. Интересно, как они сейчас?

— Жена! Ты, чать, уснула? Али померла?

Серый неуважительно попинывал меня в бок. Я только пригрелась на солнышке, довольная, что во время привала все дела удалось свалить на Надею. Мужичок напевал под нос похабную песенку и помешивал кашу опалённым в костре сучком. Опять привкус гари будет.

— Не дождёшься, — отрезала я и встала, опираясь на заботливо подставленную руку, — как твои… царапины?

Последнее слово я презрительно выделила — так муж называл полученные в недавней драке раны, категорически отказываясь превращаться в волка для их более скорого заживления.

— На месте, что им сделается, — отмахнулся Серый.

Я тяжело вздохнула, понимая, что не смогу переубедить упрямца. Дал бы хоть перевязку сменить — руку вон как разнесло.

— От Надеи избавимся и займёмся, — угадал Серый мои мысли, — не хочу мужика ещё больше пугать. И так насмотрелся страстей — ночами от кошмаров просыпается.

Я глубокомысленно, копируя взгляд мужа, покосилась на бывшего разбойника.

— Избавимся — значит отведём в Торжок, — поспешно поправился Серый.

Город с нашей полянки просматривался хорошо — с холма виднелись теснящиеся на равнине здания. Малый Торжок, как диковинное животное, выкидывал щупальца посадов всё дальше с каждым годом. Словно грелся на солнце, растопырив пальцы, как я только что. Я невольно занервничала. В город было страшно приезжать даже деревенской девчонкой, что уж говорить о дикарке, второе лето живущей в глухом лесу. Надея неправильно истолковал пристальный взгляд:

— Не извольте беспокоиться! Чуть поторопимся и к вечеру дойдём.

Дойдём, куда ж мы денемся. А вот что нас ждёт там? Может, я перепугаюсь, завернусь в плащ и запричитаю как блаженная. А может, того хуже — мне понравится в Торжке, и я не захочу уезжать.

— Тудыть твою растудыть! — Надея дул на ошпаренный кашей палец и мало не плакал, обиженно демонстрируя ожог. Ну что за дитё малое?!

— Иди сюда, горе луковое, — у меня ещё оставались при себе кое-какие травки и мази. Шелковица бы помогла, да её пришлось бросить при побеге — не успела настояться. Ничего, и зверобой сойдёт.

Надея бережно придерживал смоченную настоем тряпочку, точно ему в лютом бою руку отсекли, а я приживила:

— Чаровница!

Я только рукой махнула. Придумал тоже. Но на Серого искоса глянула: оценил ли, какая ему жена досталась? Муж ехидно хмыкнул и поудобнее прижал повреждённое плечо, мол, даже не смотри в мою сторону. Ничего. Вот бестолочь нашу пристроим, я тебе покажу, где раки зимуют!

Каша оказалась ужасной. С кусками головешек, пересоленая донельзя. Не будь это наш последний привал, решила бы, что Надея так себя оберегает от работы на следующем. Но и это можно пережить. К ночи я уже буду лежать на мягкой перине. Ну, может, не на перине, а на простой кровати. Собственно, брошенная в углу у печи дерюжка тоже сойдёт — всяко лучше, чем почивать на муравейнике. Я потом весь день кусачих тварей из волос вылавливала. А ещё наедимся вдоволь. Денег нам и сейчас хватает, а в городе можно будет ещё и продать кое-что из запасов трав: нам они в пути всё одно ни к чему, а выкидывать жалко — дорогие. Да и Серый без дела сидеть не любит. Если, дай Боги, задержимся, наверняка опять наймётся к какому лавочнику. Крышу починить или забор подправить всегда надо, а руки у моего мужа, хоть и ленивые, но золотые. То есть, рука. Вторая того и гляди отвалится, коли и дальше упрямится станет и не дастся лечиться. Серый с радостной улыбкой выходил из леса:

— Во, глянь, чего нашёл, — в подставленную пригоршню покатились алые налитые ягоды, — там земляники видимо-невидимо! В городе такую, небось, не сыщешь.

Но я готова была попытаться.

К вечеру мы в Торжок не успели. Не успели и к ночи, несмотря на то, что с приходом темноты зашагали куда резвее. Давно сменив густо поросший орешником и оттого ещё менее проходимый лес на дорогу, мы шли легко. Однако накопленная за предыдущие дни усталость давала о себе знать. Я то и дело вздыхала, что на лошадях путешествовать куда как быстрее. Серый глухо порыкивал: уже не раз объяснял, стоит ему хоть чуть начать обращаться, как скотина чувствует волчий дух и начинает испуганно метаться. А поскольку обращаться Серый начинал во время каждой нашей перебранки (хоть клыки да выпустит), найти столь невозмутимых лошадей не представлялось возможным. Я в очередной раз вздохнула и попробовала переместить ногу в сапоге поудобнее, чтобы не тревожить свежую мозоль. На какие только жертвы не пойдёшь ради любви!