Сколько Гоша Замятин себя помнил, его всегдавозмущала эта историческая несправедливость: отсутствие памятника. Ну ладно –не вождю, он один, его на всех не хватит, но сколько солдат полегло нанеобъятных, как принято выражаться, просторах нашей Родины за многие годы еесуществования! Фрицы в эти края, правда, не дошли, зато немало ребяток изГорьковской области сложили головы под Курском и Москвой, Сталинградом иКиевом, в Берлине и Праге в Великую Отечественную. Памятника им нет. А еслизаглянуть глубже в исторические времена, вспомнить финскую, и польскую, иГражданскую, и Первую мировую, и русско-турецкую войну, вернее, русско-турецкиевойны, и опять же польские кампании, и Отечественную 1812 года, когда французабили, и всяких шведов еще раньше, и вообще, кого наш солдат только не бил насуше и на море, если глядеть в прошлое до Святослава на днепровских порогах илиОлега с его щитом, прибитым на вратах Цареграда… И никому из этих безымянныхрусских солдатиков не воздвигнуто памятника не только в Карабасихе или в Новой,но и в Чкаловске. Кое-где вместо целого монумента лежит одна отрезаннаясолдатская голова в каске. Нет на вас древних славян, потомки, они бы показаливам кузькину мать за то, что ругаетесь над прахом доблестных воинов!

Однако с некоторых пор в Карабасихе появилсяпамятник, не кому-нибудь, а именно русскому солдату! Его воздвигнул ГошаЗамятин.

Когда Гоша был еще пацаном и учился в школе,он очень любил своего учителя Константина Сергеевича Бармина. Бармин велрусский язык и литературу, а заодно историю, потому что историчка была вдекрете. Она вечно была в декрете, ну и хорошо. Ах, как Бармин рассказывал орусском солдате! На всю жизнь запомнил Гоша эти уроки!

– Забритый под барабанный рокот иоторванный по воле слепого жребия от всего, что было мило и дорого, от семьи имирного крестьянского труда, втиснутый в кургузый мундирчик из колючего сукна ибесстыдные, на русский взгляд, портки, в коих толком ни сесть, ни встать, атакже в узкие сапоги, в которых ноги в жару прели, а в мороз их запросто можнобыло обморозить, с нахлобученным по самые брови пакляным париком, поротый замалую провинность то на кобыле, то шпицрутенами в строю, внешне обтесанныймуштрою под подобие прусского болвана, в душе он упорно и неискоренимопродолжал оставаться самим собой – русским человеком, русским солдатом. Ленивоподнимаясь с земли по команде своего командира – родовитого, а чаще худородногодворянина, столь же нелепо одетого, столь же замученного службою и до гробаверного присяге, как и рядовой, – наш земляк в бою напоминал древнегоберсерка,[1]упиваясь собственной победой и отвагою и хмелея до полного и беззаветногобесстрашия. Пуля дура, штык молодец, на миру и смерть красна, и если умеретьможно только раз, то чего ж бояться?! Вот так они и добывали Эски-Кырым[2] для России,били в хвост и гриву зарвавшихся польских конфедератов, штурмовали Чертов мост,ломили за Петром под Полтавой, каждым шагом своим творя историю и оставляя наее страницах строки столь же алые и жаркие, как их живая кровь…

Гоша Замятин мечтал быть солдатом. Простымрусским солдатом, не обязательно в десантных войсках или на границе служить, агде угодно, хоть в самой зачуханной пехтуре, и дослужиться до генерала изрядовых. Гоше ведь подрастал во времена советские, доперестроечные, когда людиеще слыхом не слыхивали, что солдат идет в армию ради того, чтобы сберечь жизньв могущем статься бою, что свое боевое оружие можно за зеленые бумажки продатьврагу, а честь, присяга и Родина – устаревшие понятия.

Гоше казалось, что с первой минуты своей жизнион хотел быть солдатом. Но только уроки Константина Сергеевича придали смыслдетским робким мечтам, научили гордиться ими. Только Бармину Гоша не боялсяоткрывать свои честолюбивые замыслы. Только перед ним не стыдился повлажневшихглаз, когда читал про Истомина, Корнилова, Лазарева и Нахимова, погибших приобороне Севастополя, и про князя Барятинского, того самого, который доломалШамиля и который, поднявшись со смертного одра, сказал: «Умирать надо стоя!»

Если бы Гошка мог попасть в суворовскоеучилище! Но отец его был алкоголиком, а мать всю жизнь гнула спину на ферме.Детей таких родителей в суворовцы не берут! Да и легкие у него были слабые. Нов армию возьмут, возьмут, а уж там-то…

– Ничего, повзрослеешь –окрепнешь, – утешал Бармин. – Занимайся спортом, побольше бывай насвежем воздухе.

Гошка слушался каждого его слова, и вотоднажды Бармин задумчиво, словно бы про себя, открыл ему такое… Он вдруготложил журнал, который пролистывал, и, глядя прямо в Гошкины глаза, произнес:

Уж конь его зарей объят,

И светятся копыта.

Он скачет прямо в Асхабат,

С ним небольшая свита.

– Что? – спросил Гоша, вдругпохолодев.

– Молчи!

И Константин Сергеевич начал говорить стихипро то, как генерал хотел взять крепость Асхабат голыми руками. А на его путивстали семьсот текинцев, при каждом шашка и кинжал, ружье и пистолеты. Имолодой генерал уговорил текинцев сдаться: «Довольно жить разбоем!» И тепоклялись ему в вечной верности. А когда он отправился обратно, прежние врагистали его огромной почтительной свитой.

Гром славы двадцать верст подряд,

Все двадцать верст поездки!

Он взял без боя Асхабат

Один, при полном блеске.[3]

Гошка слушал-слушал и вдруг заплакал отвосторга перед этим русским солдатом, перед великим Скобелевым, которыйдослужился до генерала из рекрутов, ну совсем как мечтает он сам… И тут Барминсказал:

– А может быть, правда вся та чушь,которую говорят о переселении душ? Может быть, в тебе и в самом делевозрождается душа великого русского воина?

Он произнес это задумчиво, словно про себя,даже не ожидая, что Гоша Замятин поймет. И никто из них тогда не знал, что этивскользь брошенные слова сломают Гошину жизнь.

Наши еще воевали в Афгане, когда Гоше насталапора призываться. Правда, ходили слухи, что боевые действия скоро кончатся, ноГоша молился, чтоб они продлились еще чуть-чуть. Чтоб он успел на настоящуювойну! Он сдал на аттестат в прошлом году, но, как ни упрашивала мать, даже непопытался куда-нибудь поступить. «Ты же любишь историю, – сказалБармин. – Иди на истфак в пединститут! Я с тобой позанимаюсь, там иконкурс невелик, и парней берут хорошо».