– Я ничего странного не заметила, нопопутчица моя сказала потрясающую фразу, я еще тогда подумала, а не спятила литетенька. «Памятник, – говорит она, – уже ушел?» Я хотела у тебяспросить, что за бродячие памятники у вас завелись, да забыла, конечно.

– Тетенька не спятила, – покачалголовой дед. – Хотя без сумасшествия тут определенно не обошлось. Многолет назад, еще при Советской власти, был у меня такой ученик – Гоша Замятин. Даты его наверняка видела среди других пацанов, когда с мамой своей ко мнеприезжала! Удивительно любил историю – дурак, что не стал в вуз поступать. Оночень хотел в армию пойти… Вместо армии, однако, угодил за решетку. Произошлабанальная история с женщиной, ревностью и убийством – короче, посадили его натринадцать лет.

– Ужас!

– Ужас, – кивнул КонстантинСергеевич. – Но самый настоящий ужас начался, когда Гоша, отмотав отзвонка до звонка, вернулся из мест не столь отдаленных и обосновался наисторической родине. Да нет, он не буйный и не авторитет. Несчастный, забитый,полуживой… можно сказать, старикашка. Мать его дожидалась, дожидалась, а какувидела то, что пришло вместо ее сына, – так сразу и померла. Живет он в основномтем, что таскает с чужих огородов – не своих, деревенских, конечно, а издачного поселка на берегу Тросцы. Еще продает солитерных лещей, которых ловит вГорьковском море.

– Каких лещей? Соленых? – не понялаНина.

– Не соленых, а солитерных. Но про это противнорассказывать, да и не в лещах дело. Короче, у Гоши idee fixe: в родном селедолжен стоять памятник русскому солдату. Почему такая идея возникла – это надоу Гоши спросить…

– Да ведь это замечательная мысль! –перебила Нина.

– Конечно. Только денег на ееосуществление не было и в лучшие времена, нет теперь, при нашем полномгосударственном ауте, и не будет, как я понимаю, ни в сем столетии, ни вгрядущем. И Гоша затеял решать проблему собственными силами. В один прекрасныйдень он приволок деревянный ящик из-под бутылок, воздвиг его около моста, насамом видном месте, и взгромоздился на сей пьедестал в солдатской плащ-палатке– только ты не падай! – выкрашенной серебрянкой, и в каске, столь жесеребряной. При этом физиономия была тоже в полной боевой раскраске. В рукахимелась деревяшка под автомат Калашникова – того же цвета, что и остальнойантураж. Встал Гоша – и начал работать памятником.

Нина недоверчиво поглядела на деда.

– Ей-богу, не вру. Да завтра ты сама егоувидеть сможешь, он ведь как на дежурство на постамент свой заступает, чутьрассветет, и стоит до полной темноты.

– Что, целый день? А милиция какреагирует?

– Сначала приехали – погнали. Но Гошаупрям, как настоящий монумент. Его и задерживали за нарушение общественногопорядка, только в чем же нарушение? Ну, охота ему быть памятником, что такого?!У нас как бы демократическое государство, мало ли кому чего хочется, правда?Вон когда этого лысенького мальчика из премьеров турнули, ну как его там, ну, яотца его знал, хороший был мужик Влад Израитель, сын еще потом фамилию сменил…

– А, местнаядостопримечательность? – вспомнила Нина одного из трех позорнопрославленных младонижегородцев.

– Ну да. Когда его, стало быть, изпремьеров турнули, он знаешь что сказал? Давно, говорит, хотел поплавать саквалангом – вот теперь наконец-то поплаваю. Нет чтобы застрелиться от стыда!Схиму принять! Перед народом покаяться! Ну что ты! Нам, татарам, все задаром! Ичего не утонул, сука, с этим своим аквалангом?!

– Дед… – Нина опасливо оглянулась наокошко.

– Что, враг не дремлет? – зло ощерилтот усы. – Ладно, нехай он огнем горит, этот лысенький. Я это к чему? Онзахотел после кризиса, развалившего страну, поплавать с аквалангом, а Гошапосле тюряги, развалившей его жизнь, захотел стать памятником. И от того, и отдругого возмущенные сограждане наконец-то отстали. Владиленович порхает вполитических высях, а Гоша от рассвета до заката стоит на новом, крепком ящике(старый под ним провалился, когда наш герой залез на него, перегрузившисьбормотухой, в полном никакизме). Трасса у нас более чем оживленная, и многие,кто едет на Чкаловск или обратно, останавливаются. Хохочут, конечно, но рубликрядом положат. Милиция его не терзает, наоборот, сигналят приветственно, когдамчатся мимо. Да неужели ты не знала? Его даже по телевизору показывали! Так чтосолитерных лещей Гоша больше не ловит, живет мирским подаянием. Ходят слухи,собирается переходить на зимнюю форму одежды, чтобы и в морозы, значит,памятником при дороге стоять.

– Что-то я не пойму, – вгляделасьНина в сердитое лицо деда. – Ты веселишься или как?

– Или как! – огрызнулся тот.

– А почему? Может, кощунством этосчитаешь? Но ты сам начал с того, что мужчины никогда взрослыми не становятся.Для Гоши твоего это просто игра такая.

Константин Сергеевич отвернулся.

– Во-первых, он не мой, – буркнулглухо. – А впрочем, ты, наверное, права… Мой! Раньше был моим учеником, атеперь считает, что именно я – виновник всех бед в его жизни, и тюрьмы, и всеговообще. Как-то раз по пьянке даже убить грозился.

– Погоди, погоди, – испугаласьНина. – Как это – убить? За что?!

– Знал бы – сказал! – Дедпо-прежнему не смотрел на нее, но голос его звучал уже веселее: – Зря яразболтался. Не принимай близко к сердцу. Это еще в прошлом году было, когдаГоша только вернулся. Орал, как будто его режут самого: «Убью, зарежу!»Потом-то, памятником ставши, вроде бы поуспокоился. Теперь у него другиепроблемы: серебряночки запас иметь, чтоб обновлять свой внешний вид,героическое выражение на физиономии держать перманентно. Ну и о чем ещепамятники должны заботиться?

– Не знаю, – пожала плечами Нина ивдруг шагнула к деду, обхватила его, прижалась лицом к сутулым лопаткам: –Слушай, милый дедушка Константин Сергеич, сделай божескую милость, не пугайменя, ладно? Я уже и без того сегодня напуганная. И еще помни: ты у меняодин-разъединый близкий человек. И хоть мне, конечно, очень нравится твой домикв яблоневом саду, я совершенно не спешу вступить в права наследства. Ты ужлучше побереги себя от всех и всяческих памятников, ладно? Из-за бабулиныхпричуд мы с тобой полжизни, считай, чужими людьми были, так уж давай хотьтеперь подольше побудем родственниками.