Таня устала и принялась устраиваться поудобнеев кровати, засыпая. От меня улетели остатки сна. Искандер Даудович, так звалиследователя, который занимался Романом. Интересно, зачем он приходил к Катюше?Дело давно закрыто, парнишка на зоне. Что побудило следователя поехать кженщине в больницу?

Меня выписали на седьмой день. Сняли швы ивыгнали. Правда, в четверг торжественно привели в операционную и, заморозив руку,за десять минут убрали липому. Совсем не больно. Пока Свистунов трудился надопухолью, вокруг толпилось человек десять врачей, тревожно поглядывавших набольную. Здорово же я их напугала, если всем коллективом ждут, что опять тапкиотброшу.

Дети привезли мать домой с такимипредосторожностями, словно я превратилась в фигурку из яичной скорлупы.Несмотря на дикую жару, “Вольво” завалили пледами и подушками. Аркадий ехал соскоростью 50 километров в час, окна и люк на крыше закрыли. В холле стояла заплаканнаяИрка и крестящаяся Серафима Ивановна.

– Где собаки? – удивилась я полнойтишине.

– В кладовой заперли, а то еще толкнут, –всхлипнула Ирка.

На большой кровати лежала килограммоваякоробка шоколадных конфет и несколько томов новехоньких детективов.

– Совершенно не хочу спать! Великолепносебя чувствую.

– Ладно, ладно, – прощебетала Зайка,подталкивая меня к одру, – ложись давай и не спорь. Кстати, Кешка сгонял в“Макдоналдс”, хочешь “Ройал чизбургер”?

Чудеса, да и только. До сих пор моя любовь кгамбургерам вызывала у домашних здоровое отвращение. Сколько выслушала упрекови замечаний. А теперь, надо же, в кровать подают. Определенно, быть больнойсовсем неплохо. После обожаемого чизбургера захотелось курить. Я слезла с ложаи принялась искать халат. Тут же влетел Аркадий.

– Почему встала?

И как только услышал, под дверью, что ли,лежал?

– Пойду покурю.

– Ни в коем случае, – отрезал сыночек, –только в постели. Видишь, пепельницу на столик поставили.

Было отчего онеметь! До сих пор вся семьяборолась с пагубной привычкой. В доме курю только я, поэтому домашние проводилиполитику откровенного геноцида. Стоило тайком зажечь в комнате сигаретку, какони слетались словно коршуны и начинали заклевывать. В конце концов для моегообщения с “Голуазом” отвели чуланчик площадью примерно три квадратных метра,где Ирка хранит тряпки, швабры и веники. После того как сигарета превращалась вокурок, последний следовало незамедлительно выбросить в помойное ведро. Упасибог спустить бычок в унитаз. Гадкие дети начинали на все голоса возмущаться,заметив кусочек плавающего в воде фильтра. А сейчас разрешают курить в кровати!Нет, определенно, в положении умирающей есть своя прелесть.

Я вдохнула ароматный дым, проглотила очереднуюшоколадку и принялась листать обожаемую Нейо Марш. За дверью раздалось тихоецарапанье, собаки пытались пролезть в спальню.

– Входите, мальчики, Банди, Снапи…

– Это я, – раздался из коридоранеуверенный голос, и Александр Михайлович робко вдвинулся в комнату.

В правой руке полковник сжимал букет роз, влевой – бутылку страстно любимого мной ликера “Айриш крим”. Похоже, что беднягаистратил на подарки всю свою не слишком большую зарплату. В полном восторге ястала садиться в подушках.

– Ой, нет, – испугался приятель, – лежи,пожалуйста, не двигайся. Экий ужас с тобой приключился. Женька говорит, теперьглавное – режим, хорошее питание и никаких волнений.

– Много Женька понимает!

– Все-таки врач по образованию.

– Его клиенты одни трупы, – захихикала я,– меня ему рановато лечить.

Александр Михайлович воткнул букет в вазу иничего не сказал о горе окурков. Просто взял и вытряхнул их, потом вымылпепельницу, вытер и поставил на столик. Потрясающе! Следовало использоватьситуацию на всю катушку.

Откинувшись в изнеможении на подушки, я сильнодрожащим голосом прочирикала:

– Расскажи, как подвигается делоВиноградовой.

– Кого?

– Ну той женщины, которую вынесли мертвойиз онкодиспансера.

– Понятия не имею, – сообщил приятель, –у меня такого не было.

– Следствие ведет капитан Евдокимов изотделения на Товарной улице. Можешь узнать подробности?

– Это еще зачем?

Я схватилась за сердце и прошептала:

– Воды!

Приятель подскочил к кровати со стаканом.

– Бога ради, только не волнуйся, всеузнаю, если хочешь. Ты такая бледная!

Конечно, глупый толстячок, я бледная. Раньшеты всегда видел меня с нарумяненными щеками, а сейчас лежу без макияжа. Утром взеркало без слез не взглянешь! И ведь всегда такая: бледная, просто синяя,личико тощенькое, а никогда ничем не болела. И самочувствие сейчас простопрекрасное, такой прилив сил, хоть в пляс пускаться. Но никому не расскажу обэтом. Пусть думают, что бедной бледненькой Даше два часа до смерти осталось.

– Скажи, – прошелестела я дрожащимшепотом, – а с Викой Пановой что?

– Ничего, – пожал плечами полковник. – Пановасильно пила, растеряла всех друзей, последнее время побиралась у ларьков. Когдабутылки сдавала, когда просто рубли выклянчивала. Водила к себе бомжей исомнительных собутыльников. Сначала подумали: ее кто-то из алконавтов и убил.Да очень не похоже. Те действуют просто – ножом или табуреткой. И потом, в доменичего не пропало. Кстати, нашли почти тысячу долларов. Огромная сумма дляподобной дамы. Искали в риэлторской конторе, куда она обращалась для продажиквартиры. Но агент, милая женщина, никогда не замечалась ни в каких махинациях.Да и покойная договор не оформляла, просто выясняла ситуацию. Правда, далаобъявление в “Из рук в руки”, и к ней приходили четыре человека. Одну мыустановили – Рогова Антонина Матвеевна, проживающая на Полярной улице. Остальныеостались неизвестными. Старушки у подъезда рассказали, что видели даму вкрасивой иностранной машине и мужчину довольно крепкого телосложения. “Простожирный колобок”, – как сказала одна бабуля. Причем с дамой Панова куда-тоездила, но вернулась назад целой и невредимой. Мужик приходил вечером, и послеего ухода живой Вику не видел никто. Но установить личность не удалось.Послушай, я тебя не утомил? Может, заснешь?

Я вяло махнула рукой. Александр Михайловичвыбрался из кресла и пошел к двери. На пороге приятель внезапно обернулся. Яуспела согнать с лица торжествующую улыбку и, прикрыв глаза, с усилиемпопробовала помахать ему рукой.

– Лежи, лежи, – испугался полковник, – ненадо поворачиваться.