Отец сделал матери глазами знак, она кивнула и вышла,тихонько прикрыв дверь. Отец молчал, я сел рядом, прижался, обхватил его плечиобеими руками.

Мать вернулась не скоро, в руках чистая тряпица. Развернула,там узелок. Развязала, там еще один, зато какой! Я невольно задержал дыхание.Даже в Звездной Империи не видел такой дивной материи, хотя там помешаны накрасивых тряпках, новых материалах, сверхновых красках и покрытиях. Эта тканьпереливается всеми цветами радуги, искрится, просится в руки. Быстрые пальцыматери долго старались безуспешно развязать застывший, просто окаменевший загоды узел, наконец взялся отец, даже побагровел от натуги, и вот блистающийлоскут распустился, а посредине…

На тонкой цепочке блистает серебряный крестик. Простой серебряный,однако чувствуется рука мастера. Я напряг зрение, сумел разобрать множествомельчайших значков по всем четырем отросткам креста.

— Это твое, — тихо произнесла мать.

— Это было у меня на шее? — спросил я.

В горле першило, в глазах щипало. Я чувствовал странноежелание заплакать, хотя такое было последний раз во младенчестве.

— Да, — ответил отец и нежно улыбнулся, —твоя шейка была слишком тонкая, но все же цепочка была на ней, а этот крестик —на груди. Это твое.

Мать привстала на цыпочки, я чувствовал ее теплые пальцы,крестик трепыхался, щекотал кожу. Легонько щелкнуло, мать отступила на шажок. Яскосил глаза, крестик смирно лег на груди. От него, казалось, пошло тепло, но янапомнил себе, что крестик попросту был в теплых ладонях этой чистой ласковойженщины, моей матери в этом мире.

— Ты вырос, — сказала мать печально. — У тебяотросли крылышки… Не сейчас, так позже, но ты бы улетел, я знаю. Дональд иРинуальд, наши соседи, старше тебя, но ты вылетаешь из гнезда раньше всех.

Она всхлипнула, отец привлек ее к себе, обнял. Я сел к ним,обнялись все трое. Я чувствовал слезы на глазах.

— Иди с Богом в душе, — сказала мать, — имолитвой в сердце. Пусть светлые ангелы защитят тебя, сын мой!.. от всех бед инапастей.

— Да будет Господь с тобой, — произнес отецтихо, — а ты с ним.

Хески показался из конюшни с Рогачом в поводу, мывстретились посреди двора. За седлом мешок, а накормленный и напоенный Рогачвесело помахивает гривой.

— Я положил еды на пару дней, — сообщилХески. — Ну, на три от силы. Береги себя. Хоть и глупо такое говорить, но…в самом деле побереги! Нам уже не хватает тебя.

Мы обнялись, я вскочил в седло, взял повод, мои пяткипривычно ткнули под конские бока. Загремела сухая земля, откуда ни возьмисьветер навстречу, но на этот раз я даже не обратил внимания, как красиво треплетмне волосы. Есть же люди и в этом мире, мелькнула мысль, от которых не хочетсяотлепляться, с которыми хочется делить последний кусок хлеба, с которымихорошо, уютно, надежно, тепло…

Из кустов выметнулся волк, в глазах довольный блеск.

— Мы уж думали, лорд, изволите заночевать…

— Вы хоть костер бы развели, — буркнул я.

Над головой захлопали крылья, гнусавый голос произнесназидательно:

— У костра спят только неженки!.. Настоящие мужчиныпрезирают грошевой уют. Мы пьем за яростных и непокорных…

— Непохожих, — поправил волк.

— Не спорь, серость! Даже если ошибаюсь, я все равноправ, потому что я мудер в целом. Впрочем, мой лорд, я заприметил местечко дляночлега. Хоть еще рано, но, пока доедем, как раз солнце опустится. Дуб такой,что прямо я не знаю, сухих веток целые завалы, вам обоим таскать — неперетаскать, а ручей из-под корней холоднее зимнего льда! Как бы не изподземного мира, так что ты, волк, пей первым, а мы посмотрим…

* * *

Рогач шел экономным галопом, не уставая, вот так можетмчаться с утра до ночи, я щурился от встречного ветра, инстинктивно пощупалкрестик на шее, скоро привыкну и перестану воспринимать, волк несется длиннымистелющимися прыжками, морда довольная, все-таки волк зверь стайный, ему нужнообщество… Да и ворон тоже из таких же существ, что и люди: предпочитаетобщение, а не одиночество

От Рогача внезапно пролегли три тени, причем только однатень как день серая, две цветные: лиловая и зеленоватая. В страхе вскинулголову, в небе нещадным блеском сияют три огромных солнца! Самое крупное —зеленое, чуть ли не размером с Юпитер, видимый с Ганимеда, а самое мелкое,лиловое, мельче Луны, но видно, что это солнце, то есть звезда, а не планета.Ну, а третье, самое обычное солнце, оранжевое, разница с нашим лишь в том, чтобуквально выпрыгнуло из-за горизонта, стремительно бежит по небу и черездве-три минуты нырнет, как лягушка в воду, за горизонт…

Волк посмотрел на меня внимательно, оскалил зубы:

— Что, пробирает?

— Еще как, — признался я. — Что закалифорнийский феномен?

— Мы проезжаем близ Грани, — сообщил он.

— Какой Грани?

— Или Завеси. Некоторые еще называют Занавесью или…тысячью других имен, каждый придумывает в меру своей… словом, в свою меру.

Я спросил настороженно:

— А что за той Гранью?

Ворон летал над нашими головами, выбирая место, где сесть,каркнул:

— Там миры, миры, миры… В одних власть захватили злыеколдуны, теперь мечтают прорвать все истончающуюся ткань Стены и хлынуть на этибеззащитные земли, в других живут невообразимые чудища, что мечтают поработитьнаш мир, изнасиловать всех женщин, в третьих живут тролли, орки и всякие темныеэльфы, что истребили тамошнее человечество и вот-вот пробьют Стену, чтобыистреблять и здесь…

Волк добавил ревниво:

— Этих миров, как известно даже пернатым, тысячи,миллионы!.. Бесчисленное множество. Потому вашему длинному мечу, мой лорд,всегда будет кровавая работа, а вам всегда ступать среди горящих домов поколено в крови, оскальзываясь на вывалившихся внутренностях стонущих трупов,отбиваясь от нежити, нечисти, живых мертвецов и неживых людей… вот счастье-топривалило!

Я огрызнулся:

— Кому? Мне или тому, кто наблюдает?

— Ну, — сказал волк с некоторым сомнением, —а вам самому что, не счастье?

— Когда одно и то же, — ответил я честно, —начинает поднадоедать. Если честно, уже надоело. Два-три одинаковых квеста — иуже тошнит. Не понимаю, как можно десятки, а то и сотни…

Он вздохнул, признался:

— Я тоже не понимаю.

Ворон каркнул с плеча:

— Закон рынка!

— А что это? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он обиженно. — Да иникто не знает, хотя делают вид, что знают все.