Теперь обитают волк и лисица, нашли приют онагры и

                                                                         стервятники…

На основе предложенной Му‘иззи модели развертывания мотивов Са‘ди спустя век построит свою знаменитую газель, известную среди специалистов под названием «Караван».

В Диване Му‘иззи можно найти множество откликов на прославленные касыды его непосредственных предшественников, поэтов газнавидского окружения. Так, одно из его стихотворений отсылает к программной касыде ‘Унсури, открывающейся формулой: «Богатство, величие и исполнение желаний сердца в мире никто не добыл иначе, как служа султану». Му‘иззи развивает мотивы предшественника в новом ключе:

Каждый разумный муж, который привязывает сердце

                                                       к преданности Господу,

Не может не привязать сердце и к службе султану.

Да пребудет во здравии тот, кто связал воедино душу и тело

Службой султану и преданностью Господу!

Все повелители мира ищут счастливой судьбы в этой службе:

И на Востоке, и на Западе, и в Туране, и в Иране…

Некоторые весенние вступления к касыдам в диване Му‘иззи демонстрируют широко распространенные мотивы украшения мира в духе «Тавровой касыды» Фаррухи. Одна из касыд поэта XII в., написанная на ту же рифму, что и «Тавровая», последовательно развивает мотивы предшественника, хотя формально полным ответом на произведение Фаррухи не является, поскольку сложена другим метром. Касыда Фаррухи написана основным видом стопы размера рамал, тогда как касыда Му‘иззи использует один из вариантов того же метра, именуемый рамал-и машкул. Вот ее начало:

Когда зеленые накидки накинули ручьи,

В семицветный шелк закутались горы.

Те стали похожи на сокровища Каруна от россыпей жемчужин,

Эти стали похожи на письмена Мани от обилия рисунков.

От капелек росы у тюльпана во рту – перлы,

От множества тюльпанов у лужайки в объятиях – рубины.

Часто в насибах своих касыд Му‘иззи разрабатывает стандартные ситуации любовной лирики, например выпрашивание поцелуя, примирение влюбленных, счастливое свидание, появление возлюбленной после долгой разлуки и т. д. Однако поэт усложняет каждую такую ситуацию, синтезируя в элементы нескольких традиционных моделей любовных и поздравительных зачинов, унаследованных от предшественников. Иногда свидание влюбленных приурочено к одному из сезонных праздников, и тогда явившаяся к герою возлюбленная играет роль гонца, возвещающего его начало:

Пришла та двухнедельная луна в семицветном каба[32],

Локоны ее в узелках и изгибах, глаза ее полны лукавства и огня.

Она прятала жемчуга в тюльпане, когда явила мне лик,

Ради чанга на тюльпан просыпала жемчуг и ударила по струнам.

Сказала она: «Любовь твоя ко мне ослабела, мы с тобой в ссоре,

Но невозможно ссориться с друзьями в пору Михргана,

Если кипарис находится в саду, то у него для кипариса есть сад,

Если в камне есть серебро, то и в серебре находится камень».

Когда она увидела мое сердце, душу и тело обессиленными,

Придала мне силы с помощью того сахара цвета яхонта

                                                                     (т. е. поцелуя).

Крепко меня обняла и разметала мускусные кудри,

Мускус и амбра наполнили мои покои до тесноты.

Всю ночь в объятьях были то подруга, то ее чанг,

Порой ласкала [меня] подруга, порой играла она на чанге.

Спросил я: «Что ты хочешь от меня в память о Михргане,

Пока ты не сделала для меня мир сжатым, словно твой

                                                                  маленький [ротик]?»

Ответила она: «Хочу благодарственных стихов в ответ на

             подарок Господина, который в щедрости и великодушии

                                                           посрамил имя Ну‘мана[33],

Он для царства Божьего – подтверждение, он для веры Божьей –

                                                                            яркая звезда,

Он – солнце разума и знания, источник просвещения и

                                                                             разумности.

[Он] – тот господин, скакуном судьбы которого является

           небосвод, Скакуном, чье украшение – луна, чьи поводья –

                                                созвездье Близнецов.

При явном доминировании традиционной ситуации счастливого свидания с характерным для этого типа насиба описанием красоты возлюбленной в этой касыде использованы элементы темы «прибытия гонца», возвещающего наступление праздника (в данном случае Михргана). Кроме того, логическая схема зачина построена так, что возлюбленная выступает вдохновительницей поэта. Панегирик адресату (целевая часть касыды) вложен в уста красавицы и представлен как ее речь.

Знакомство с Диванами персидских поэтов XII в. показывает, что в это время постепенно возрастает количество чисто панегирических касыд, лишенных развитых вступлений, то есть так называемых ограниченных (махдуд) касыд. Творчество Му‘иззи не является исключением.

В газелях Му‘иззи также сохраняет верность придворной традиции, и все же некоторые уступки поэтической «моде», введенной суфиями, поэт делает, используя городскую, корпоративную и конфессиональную (зороастрийскую и христианскую) терминологию. Вот, например, одна из его любовных газелей:

Не нарушай обещаний, о идол, ведь я нарушил обет,

Ради тебя уселся в уголке Харабата.

Оказался среди солнцепоклонников и вот поэтому

Крепко препоясался зуннаром.

Пред тобой я рву молитвенный коврик, повязав

Зуннар, чтобы люди знали, что я – солнцепоклонник.

Ты вправе меня заковать в цепи и судить, о глава городских

                                                                         красавиц,

Ибо я безумен от разлуки с тобой, а от любви к тебе пьян.

Почему ты сторонишься моего пьянства и безумия?

Ведь мне не миновать тебя, что бы ни случилось!

Му‘иззи использует традиционный для суфийской лирики мотив нарушения обета ради возлюбленной и перехода из-за любви к ней в язычество. Упоминание квартала Харабат указывает на то, что герой нарушил и обет воздержания от вина. Далее, совершенно в традиции суфиев, поэт противопоставляет молитвенный коврик (сиджада) как символ соблюдения предписаний ислама и пояс иноверцев зуннар как символ разрыва с обычаями ислама. В XII в. эта образная пара приобретает характер постоянной оппозиции, в которой наряду с молитвенным ковриком могут также упоминаться четки (тасбих).

Городская терминология, связанная с делением средневекового общества на профессионально-сословные страты, представлена, например, термином шихна, который обозначает городского чиновника – начальника городской стражи или градоправителя. Поэтому взаимоотношения героя-влюбленного и красавицы, именуемой шихна-йи хубан, приобретают иной, чем в суфийской лирике, характер. Возлюбленная, внешне представляющаяся идолом и побуждающая влюбленного к идолопоклонству, оказывается ревностной мусульманкой, готовой заковать его в цепи и наказывать по закону, данному ей как представителю власти. В суфийской лирике возлюбленная, как правило, является таким же возмутителем спокойствия и обитателем квартала Харабат, как и ее верный поклонник.

Некоторая доля иронии по отношению к мотивам суфийской лирики ощущается в