[дал мне возможность] созерцать эту настенную живопись, [она мне показалась] очень похожей на поэзию [художника, поэзию] чистую и одинокую. В храме Будды послушники исхудалые, как журавли. Их сердца, как угасший пепел, который ничто не может оживить. Перед дверью два куста [молодого] бамбука. Их заснеженные коленца спускаются до обледеневших корней. Их переплетенные стебли, их смешанные листья бесчисленны, [они полны] движения. И все же [можно] проследить [каждый из них] вплоть до точки их связи. Сколь ни чудесен, сколь ни исключителен мог быть мастер У [Даоцзы], который почитал только искусство живописи, Моцзе улавливал его [дух] сверх внешних форм. Он, казалось, имел крылья бессмертного, чтобы улететь (се) из клетки».

Солнце садится, и сперва кажется, что это красный отблеск на облаках. А потом, постепенно, вырисовывается большой красный круг. Целиком его не видно, отсечен то нижний край, то верхний. Дым появляется на фоне шара того самого цвета – красного солнца. Вот это у нас видно в западное окно. Передают, что зарегистрирован сегодня подземный взрыв, силой шесть и шесть <десятых> балла в районе Семипалатинска, сегодня ранним утром. Остальные новости культурного свойства, я шучу. Сняли Любимова. Больше ничего не слышно. Испытания новой ракеты в Канаде прошли успешно. В этом году они больше производиться не будут. Угон французского самолета в Ливию. Ушло в отставку правительство Сирии по неясным причинам. Говорят, борьба за власть. Все это новости одного дня, накануне праздника восьмого марта. Обещали плана дать. Подчитываю «Мудрое вдохновение» Завадской, пора возвращать владельцу. Вон сколько выписал стихов. Внезапно вспомнил свое старое-старое стихотворение: Зимнее.

Дым из трубы не мог подняться выше. И вот весь он здесь, на фоне стены. Колокольня дальше говорит «Прощай!» «Прощай» – я еду дальше.

Придумано в сильный мороз, когда дым не распространяется в воздухе, а висит в одном месте. Танки по-русски я пробовал писать время от времени и позже, но сейчас не вспомнить. Кроме одной:

Изнутри – снаружи, изнутри – снаружи, Я стучусь в себя. Какой ты? Розовая кукла? Отзовись.

Я их написал в подарок Элле Фингарет, но она, кажется, его не приняла или ей они не понравились. Были и еще какие-то, но не помню точно. Я готов считать их неудачными, и, кажется, с этих пор уже стихи не пишу. Да-да, я раньше приходил к выводу, что у меня сочиняется не стихотворение, собственно, а размышление, длиной в одну строку. Но пришлось бы часто очень грустить, чтобы потом записывать эти ламентации. Чаще, чем мне свойственно. Я не очень, оказалось, люблю предаваться грусти. Вот результат – отсутствие продукции.

Чем лежать да потеть не от жары, лучше встать, выпить чаю, походить и размяться. К такому выводу я прихожу в последнее время часто ночью. Сегодня еще работает радио, когда я встаю. Для очень одиноких людей эти передачи до часу ночи, для тех, кто работает не из-за денег, а из-за невозможности так прожить. Для тех, у кого на работе и приемника нельзя послушать или нет возможности его завести, для тех, кто должен тут просто сидеть на месте и может слушать. Это универсальное одиночество, но в других городах, наверное, еще не так дело поставлено. В смысле, что там и одиночество жесточе. Одиночество и его спутница, копошащаяся жизнь, распад жизни, что-то по ту сторону и алкоголизма и наркомании. Всякая бытовая патология и, как продолжение ее, и социальная патология. Вычеркивание людей из числа нормальных существ, постепенная деградация, скатывание к какому-то нижнему пределу. Все знакомое, что пережил или хоть одним глазком повидал. Реальность, отличная от социалистической, но с ней сосуществующая в больших масштабах. Пища для размышлений тем, у кого есть силы и способности размышлять. А наша жизнь и заявляется как существование для размышлений. Вот и пойми, что же – инстинктивное бытие или медитативное. Что же это – противостояние, неразрешимое противоречие. Мне кажется, что новая литература, в частности польская, занималась этой проблемой. Но у нас часто осуждают и эту проблематику как попытку выпятить ущербность, отсталость. Осуждали за это и отдельных художников и целые направления. Это, в конце концов, выражение национальной непримиримости и невольно всплывает выражение «великодержавный шовинизм», но это с одной стороны, а с другой – это и непримиримость человеческих темпераментов. Сегодня Вера пришла позже – праздновали на работе, и дала мне выпить три неурочных плошки «Лидии», и вот до чего я раздумался. 8 марта. Кончилась паста в шариковой ручке, дописывал с большим усилием, а новая ручка была под рукой. Эта тема очень обширная, просто так от нее не отпишешься. Жаль тут не польскую литературу или искусство, о положении дел в котором сейчас ничего и не известно, а, отчасти, жаль и самого себя, со своими настроениями, которым предлагается наступить на глотку. Эта тенденция так сильна в социалистической культуре, что контркультура, какая ни есть, буквально перестает быть производящей. Но и бесплодность, как и чувство одиночества, одна из характеристик современной жизни. У нее вообще так же много характеристик, как и у всякой, и не надо предаваться перечислению одних отрицательных. Надо мерно перечислять их, «с расстановкой», а не обязательно стихами. Мы с социалистической культурой не боремся, но не признаем ее проявлений, а спешить с этим некуда. Вот и производится не художественное, в традиционном смысле, произведение, а какая-то наукообразная публицистика, что ли. Горевать надо не о том, что журнал «Польша» плохим стал, а о том, что подорвана в себе самом творческая активность. Но на все есть свои причины. Может, и просто горевать не надо. Надо повторять и всем известное, как это. Вот с каким усилием пишешь, когда паста кончается, с таким же усилием и думаешь, так же затрачиваешь неоправданные усилия на размышления о простых вещах, которые так ясны. Надо ровнее думать, чаще возвращаться к одному, только так и перерешится эта проблема. И, конечно, надо думать одному и самому. Не оглядываться в этом на других, пусть мысли банальны.

Был на дне рождения у