И он рассказал Пете, что случилось ночью. Конечно, онрассказал не все. Он ни словом не упомянул ни о матросе, ни о Терентии. Из егорассказа выходило, что ночью к ним в хибарку прибежали каких-то трое, которыеспрятались от городовых. Остальное в точности соответствовало тому, что было.

– Тут этот самый дракон ка-ак пошел мне накручивать ухи!

– Я б ему так наддал, так наддал!.. – возбужденно закричалПетя, сверкая глазами. – Он бы у меня тогда хорошенько узнал!..

– Заткнись, – угрюмо сказал Гаврик и, крепко взявшись закозырек Петиной фуражки, насунул ее Пете до половины лица, так что оттопырилисьуши.

Проделавши это, Гаврик продолжал свой рассказ. Петя слушалего с ужасом.

– Кто ж были эти? – спросил он, когда Гаврик кончил. –Грабители?

– Зачем? Я ж тебе говорю кто: простые люди, комитетчики.

Петя не понял:

– Какие?

– Ну, с тобой разговаривать – житного хлеба сперванакушаться. Я ж тебе говорю – комитетчики. Значит, с комитету.

Гаврик совсем близко наклонился к Пете и прошептал ему всамый рот, дыша луком:

– Которые делают забастовки. Из партии. Чуешь?

– Так зачем же дедушку били и отвезли в участок?

Гаврик с презрением усмехнулся:

– Я ему сто, а он мне двести. За то, что он их ховал.Голова! Меня б тоже забрали, только не имеют права: я маленький. Знаешь,сколько полагается сидеть там, кто ховает? Ого! Только, чуешь…

Гаврик еще больше понизил голос и прошептал совсем елеслышно, озираясь по сторонам:

– Только, чуешь, он не просидит больше как одну неделю. Тевсе скоро пойдут по Одессе участки разбивать. Драконов до одного покидают вЧерное море… Чтоб я не видел счастья! Святой истинный крест!

Гаврик опять сплюнул под ноги и уже совсем другим, деловымтоном сказал:

– Так вынесешь?

Петя помчался домой и через две минуты вернулся с шестьюкусками сахара в кармане и половиной ситного хлеба за пазухой матроски.

– Хватит, – сказал Гаврик, посчитав сахар и взвесив наладони хлеб. – Пойдешь со мной в участок?

Хотя участок был недалеко, но, разумеется, ходить тудабезусловно запрещалось. Пете же, как назло, до такой степени захотелось вдруг вучасток, что невозможно описать. В душе мальчика снова началась жестокая борьбас совестью, и борьба эта продолжалась всю дорогу, вплоть до самого участка.

Когда же совесть в конце концов победила, то уже былопоздно: мальчики пришли к участку.

Все понятия и вещи в присутствии Гаврика тотчас теряли своюпривычную оболочку и обнаруживали множество качеств, до сих пор скрытых отПети, – Ближние Мельницы из печального селения вдов и сирот превращались врабочую слободку с лиловыми петушками в палисадниках; городовой становилсядраконом; в фуражке оказывался стальной обруч.

И вот теперь – участок.

Чем был он до сих пор в Петином представлении? Основательнымказенным зданием на углу Ришельевской и Новорыбной, против Пантелеймоновскогоподворья. Сколько раз мимо него проезжал Петя на конке!..

Главное в этом здании была высокая четырехугольная каланча смаленьким пожарным наверху. День и ночь, озирая сверху город, ходил человек вовчинной шубе по балкончику вокруг мачты с перекладиной. Мачта эта всегданапоминала Пете весы или трапецию. На ней постоянно висело несколько черныхзловещих шариков, числом своим показывая, в какой части города пожар. Город жебыл так велик, что непременно где-нибудь горело.

У подножия каланчи находилось депо одесской пожарнойкоманды. Оно состояло из ряда громадных кованых ворот. Иногда оттуда, прираздирающих криках труб, вырывались одна за другой четверки бешеных лошадей вяблоках, с развевающимися белоснежными гривами и хвостами.

Красный пожарный обоз, зловещий и вместе с тем как быигрушечный, проносился по мостовой, сопровождаемый беспрерывным набатом иоставляя за собой в воздухе оранжевые языки пламени, оторвавшиеся от факелов.Огонь отражался в медных касках. Признак беды вставал над беспечным городом.Кроме этого, ничем замечательным в глазах Пети не отличался участок.

Но стоило только Гаврику приблизиться к нему – и оноборотился, как от прикосновения волшебной палочки, узким переулком, кудавыходили решетчатые окна арестного дома.

Участок оказался просто тюрьмой.

– Постой здесь, – сказал Гаврик.

Он перебежал сырую мостовую и незаметно юркнул мимогородового в ворота участка. Как видно, и здесь Гаврик был свой человек.

Петя остался один в небольшой толпе против участка. Это былиродственники. Они переговаривались через улицу с арестованными.

Петя никак не предполагал, что в участке может «сидеть»столько людей. Их было не меньше сотни.

Впрочем, они отнюдь не сидели. Одни стояли на подоконниках,держась за решетки открытых окон; другие выглядывали из-за них, махая руками;третьи подпрыгивали, стараясь через головы и плечи увидеть улицу.

К удивлению Пети, здесь не было ни воров, ни пьяных, нибосяков. Наоборот: обыкновенные, простые, вполне приличные люди, из числа тех,каких можно было каждый день встретить возле вокзала, на Ланжероне, вАлександровском парке, на конке… Было даже несколько студентов. Один привлекособое внимание черной кавказской буркой поверх белого кителя с золотымипуговицами. Приложив ладони к своим худым щекам, он кричал кому-то в толпеоглушительным гортанным голосом:

– Передайте, пожалуйста, в землячество, что сегодня ночьютоварища Лордкипанидзе, Красикова и Буревого вызвали из камеры с вещами.Повторяю: Лордкипанидзе, Красикова и Буревого! Сегодня ночью! Организуйтеобщественный протест! Привет товарищам!

Человек в пиджаке и косоворотке с расстегнутым воротом,чем-то напоминавший Терентия, кричал из другого окна:

– Пущай Сережа пойдет в контору за моей получкой!

Раздавались голоса, перебивавшие друг друга:

– Не доверяйтесь Афанасьеву! Слышь, Афанасьеву не доверяйтесь!

– Колька сидит в Бульварном!

– У Павел Иваныча в ящике, за шкафом!

– Самое позднее – в среду!