Называли их быколюдьми, потому что они поклонялись жестокому богу. Ему же отдавали всех пленников, захваченных во время набегов. Жили они бедно, не знали роскоши, не возделывали землю.

Пленники им нужны для пропитания.

Встреча с варварами означала мучительную смерть. Быколюди не только людей не боялись, к иноземным богам они относились с презрением. Даже море было для них всего лишь соленой лужей, в которой барахтаются безмолвные духи.

Сам Эгрегий не встречался быколюдьми. Иначе, его путь давно был бы окончен. Парня похитили данаи, пиратствовавшие в этих землях ради понятной и хорошей для пленников цели – ради обогащения. Так полагал сам Эгрегий.

Только возможность разбогатеть могла привлечь данаев сюда. Ради золота они готовы рискнуть, пройдя мимо скал, принадлежащих быколюдям.

Потому Эгрегий не хотел отпускать проводника. Отменный следопыт и лучник помог бы пройти через горы быколюдей. Но даже он не рискнул сунуться к ним. Решил, что уж лучше гнев морского бога, чем встреча с людоедами. Эгрегий мог его понять, но все же ненавидел за трусость.

Степняк боялся темного леса в предгорьях так же, как душного города в Горловине. Ушел он туда, где сильны духи предков; надеялся, что морской бог отвернется от него и забудет о сухопутной букашке.

Зато Эгрегий испытал подъем, когда оказался в тени деревьев. Увидев море, пенящееся внизу, он почувствовал связь с великой силой. Не был он мореходом, но родился в этих землях. На границе между камнем и водой. Лишь небо объединяло его с другими людьми. Хенельга могла понять друга, ведь ее родина тоже расположена на границе мира.

Миры духов и миры людей объединены в подобных местах. Потому люди рождаются там особенные. Они наделены необычными качествами и способны на большее.

Путники добрались до мыса, с которого открывался вид на полуостров. Где-то там располагалась родная Скирта. Мыс вклинился в залив, название которого Эгрегий припоминал. Данаи в своих путеводителях могли называть его иначе, хотя и в их названии отражена суть залива. Его алчная жажда крови.

Море на юге оставалось пустынным, ни одного паруса. В сезон там должны находиться рыбачьи лодки, пришедшие как из Скирты, так из Каллиполя.

Высокие волны пугали данаев и рипенов, загоняли их в безопасные гавани, где можно переждать непогоду.

Хмурящееся небо тяжело нависало над темными камнями полуострова. Осенние цвета украсили одинокие скалы, скрывая от взоров макушки гор. Камни прятались за ветками, на которых все еще удерживались листья. Красного и желтого становилось больше, выше по склону еще доминировали зеленые цвета.

С западного склона в море обрушивался водопад.

– Костяной, – прошептал Эгрегий.

Хенельга положила ладонь на плечо друга, то ли чтобы его удержать, то ли чтобы успокоить.

Водопад назван так неспроста. Вода падала с высоты на рифы, среди которых темнели обломки судов. Их было так много, что камни скрывались под деревянными обломками.

Десятки, сотни судов возле одинокого мыса.

Не разглядеть, кому принадлежали корабли, не с мыса, где расположились путники. Возможно, это были длинные корабли данаев, что уходили от пиратов и наткнулись на рифы.

Эгрегий рассказал, что колонисты боятся Костяного мыса. Течения, пираты, ветра – все против мореходов. Корабли сносит на рифы, где они становятся легкой добычей для преследователей. Пираты быколюди на своих небольших лодочках научились лавировать среди рифов, подбирая упавших в море.

– Зачем? – спросила Хенельга.

– Для своих целей, – сквозь зубы ответил Эгрегий.

Цели эти были ужасны.

Среди рифов белели кости, но их не разглядеть издалека. Водопад не только уносил воду с полуострова, по воде шли тела, лишенные конечностей. Обрубки, что не пригодились в ритуалах быколюдей. Кости, ошметки тел сваливались с высоты, разбиваясь о камни.

Хенельге не стоило знать этого. Еще не время. Эгрегий не хотел ее пугать.

Женщина убрала руку и сказала:

– Данаи называют этих варваров: «антропофагами». Дикари, звери, оседлавшие морских коней. Не понимаю, откуда они знают мореходную науку.

Эгрегий взглянул на подругу, понял, что она все знает. Не имело смысла скрывать правду. Не хотел Эгрегий говорить о дикарях. Этими чудовищами пугали детей в Скирте.

Полис соседствовал с варварами. Больше легендарными пиратами, чем настоящей угрозой. И все же… попасть в руки людоедов было худшим из того, что можно представить.

– Идем, давай до темноты обойдем мыс. До полуострова осталось всего пара миль.

Он не хотел ступать на родные земли в темноте. Была тут и боязнь потерять ориентиры, и страх перед варварами. При свете дня даже людоеды не так страшны, как ночью.

Вряд ли варваров напугает имя Мефона. В отличие от рипенов, они не признавали никаких богов, кроме своих кровавых покровителей. Радовало, что кровожадные боги оказались не такими могущественными, как хотелось бы быколюдям.

Это их земли, в которых еще уцелели древние культы.

Степь столкнулась с горами, не смогла забраться выше десятка футов на камни. Воздух более влажный, многочисленные ручьи пересекали путь. Исчезли тропинки, зато появились деревья. Через подлесок приходилось пробиваться, иногда теряя из виду обрыв и море.

Западную сторону Эгрегий не знал. Ни один житель Скирты не бывал здесь. Лишь водопад и опасный мыс, видимые с моря известны поселенцам. Даже шторм не мог загнать корабли сюда. Навклеры предпочитали бороться с волнами вдали от мыса Костей.

Деревья обеспечивали путников топливом, в лесу полно дичи. Бесшумно передвигаться не получалось, каждый шорох в древнем лесу оживлял воспоминания о быколюдях.

Эгрегий забыл ощущения, испытываемые в лесах, где хвойные деревья тонули во влажном воздухе. Лианы обвивали стволы, порой создавая непроходимые препятствия. А ведь в паре миль осталась каменистая степь, тут же среди деревьев о ней ничего не напоминает.

Кочевники сюда не заходят, предпочитают охотиться на открытой местности. Быколюди не выходят в степь, где их может подбить оперенная смерть. Этот лес служил границей двух миров.

Эгрегий не удивился, обнаружив метки на деревьях.

Эти знаки могли оставить как рипены, так и быколюди: кости, связанные в многоугольник. Хотелось верить, что это кости животных.

– Человеческие, – сказала Хенельга.

Многоугольник не имел иных украшений,