Мы все прокололи друг другу уши три лета назад, собравшись для этого в доме Морин – в том месте, куда мы всегда устремлялись, задумав сделать что-то, грозившее закончиться для нас неприятностями. Двери всех наших спален считались священными: никто из родителей не переступил бы их порог без разрешения, за исключением лишь таких чрезвычайных ситуаций, как пожар или потоп. Но в доме у Морин нам почему-то было легче нарушать нормы и правила.

Морин замочила пять английских булавок в медицинском спирте и приготовила миску с кубиками льда. Мы вытянули соломинки: мне выпало прокалывать уши Морин, та должна была проколоть уши Бренде, а Бренда мне («Одно ухо – полдела!» – пошутила она тогда.) Морин потребовала, чтобы ей первой прокололи уши. И – как всегда – мы с Брендой охотно отдали ей пальму первенства. Я поставила фломастером точки на упругих персиковых мочках ее ушей; как ни странно, мои руки были тверды.

«Ну, как?» – спросила я подругу. Морин поднесла к лицу ручное зеркальце, откинула назад волосы и наклонила голову набок: «Отлично». Я ухмыльнулась. То, что мы собирались сделать, должно было остаться с нами навсегда. Куда бы мы ни поехали в этом мире, кого бы ни повстречали на жизненном пути, кем бы в итоге ни стали – этим проколам в ушах суждено было стать нашей постоянной незримой (а фактически, зримой) связью, напоминать нам вечно друг о друге.

Я приложила кубики льда к обеим мочкам Морин. Бренда протянула ей бутылку мятного ликера, которую стащила из родительского бара: «Прими для храбрости». Морин отпила глоток, стараясь, по возможности, не двигать головой. «На вкус не лучше зубной пасты», – прокомментировала она, поджав губы. Мы прыснули со смеху, но этот смех был нервным. Нам предстояло вонзить друг другу в уши булавки!

«Готова?» – поинтересовалась я у Морин, когда кончики моих пальцев занемели от холода. «Угу», – отозвалась подруга. Она все еще держала в руке зеркало – хотела наблюдать «операцию» собственными глазами.

Вот такой она была, наша Морин. Не желала ничего упустить из жизни.

«Ладно», – пробормотала я, опустив подтаявшие кубики льда в миску. Поставленная фломастером точка на мочке Морин превратилась в тонкую черную струйку, но я видела, где она начиналась. «Иголку» – скомандовала я Бренде. Та вытащила из стакана булавку и торжественно подала мне. Резкий запах спирта ударил в нос. Я оттянула мочку Морин вниз и, сглотнув слюну, подавила накатившую тошноту. «Считай от десяти до нуля», – велела я подруге.

Когда Морин досчитала до трех, я вонзила булавку ей в мочку.

Глаза Морин округлились, выпучились, я испугалась, как бы они не выскочили из орбит; ее рука взлетела к уху, пальцы осторожно ощупали кончики булавки – головку спереди и острие с противоположной стороны мочки.

«Ты это сделала!» – воскликнула Морин, обняла меня и только после этого оценила мою работу в зеркале: «А почему бы не поносить булавки вместо сережек? Как вы думаете? Привнесем панк-рок в Пэнтаун?»

Мы дружно завизжали.

Морин перестала носить булавки в ушах лишь в первый день уроков в девятом классе, когда этого потребовала директриса. Подруга заменила их на строгие серьги-гвоздики – такие же, как носили мы с Брендой.

Это воспоминание прибавило мне сил, побудило быстрее крутить педали. Мне захотелось догнать Бренду, напомнить ей о том дне, убедить подругу в том, что девушка, которой я самолично проколола уши, не могла погибнуть. Но сирена «Скорой помощиК заголосила слишком громко, ее вой разнесся по всему району каменоломен. Домов в этой части пригорода было немного. Некоторые карьеры до сих пор активно разрабатывались, ограждения из тесно сбитых досок скрывали от людских глаз рычавшие машины, их жестокое нутро. Но большинство каменоломен, включая Карьер Мертвеца, превратились в места для купания и массовых вечеринок еще до моего появления на свет. Отец рассказывал, как зависал там в молодости с приятелями.

Бренда свернула с битумной дороги влево, на покрытую гравием грунтовку, что вела к Карьеру Мертвеца. В воздухе витала густая меловая пыль, поднятая автомобилями. На поляне впереди я разглядела наш зеленый «Понтиак» и пять патрульных машин с невыключенными мигалками. За ними вырисовывались могучие дубы и вязы – стражи, охранявшие каменоломню.

Когда нас нагнала машина «Скорой помощи», Бренда съехала в заросшую травой канаву. Я последовала за ней. Красные блики запульсировали на моем лице, на груди; Бренда заткнула руками уши, но я восприняла вой проезжавшей мимо машины с признательностью – он вмиг изгнал все мысли из головы.

Тот же полицейский, что приезжал к шерифу Нильсону, жестом направил медицинску бригаду к тропе. Этот полицейский был единственным блюстителем закона в обозримой округе. Остальные, должно быть, находились в лесу, возле карьера.

– Они не пустят нас туда, – сказала Бренда; ее голос стал вдруг неестественно высоким. – Без вариантов. Тем более если там место преступления. Я многого наслушалась от твоего отца, чтобы в этом не сомневаться.

– Посмотрим, – пробормотала я, направившись к началу тропы.

У меня не было никакой дополнительной информации, никаких планов. Просто я была не в силах остановиться, прекратить движение. Я почти вступила в пространство за гранью реальности – призрак, омертвелый, оцепенелый, скользивший сквозь серую туманную дымку и сам серый от пыли, поднятой колесами «Скорой помощи» и осевшей на коже под стать пеплу. Бренда окликнула меня; она выкрикнула мое имя как раз в тот момент, когда я обходила ближайшую патрульную машину.

Полицейский, поджидавший водителя «Скорой», чтобы выгрузить вместе с ним носилки, заметил меня и отреагировал моментально:

– Эй! Вам туда нельзя. Оставайтесь там, где стоите.

Я тут же приросла ногами к земле. Буквально застыла на месте. Может, так оно и происходит, когда ты призрак? Твои действия контролирует любой, кто сумеет тебя различить… Моргнув, я проводила взглядом носилки, удалявшиеся по тропе. А потом мое сознание зафиксировало сдавливание предплечья. Кто-то впился в него пальцами… Через миг где-то очень далеко послышался голос Бренды.

«Она должна быть жива. Какая бы девушка там ни находилась, она должна быть жива. Иначе зачем они вызвали «Скорую»?»

Мне так хотелось, чтобы это было правдой! И уже не имело значения, кто там был – Морин или Бет Маккейн. «Только бы она была жива!» Мне так сильно этого хотелось, что казалось – я тоже умру, если девушка лишилась жизни.

Впившись взглядом в тропу, я высматривала носилки, а губы сами собой шевелились:

«Пожалуйста, принесите оттуда живую девушку».

Гул голосов просигналил о возвращении людей. Но приближались они медленно, гораздо медленней, чем убежали с носилками по тропе водитель и полицейский.