– Маркус…

Мальчик повернул голову.

– Ты ушел из родного дома, ты прошел через суд и каторгу, тынищенствовал, скрывался… ты увидел, как живут простые люди. Ты знаешь теперь,что мир наш не только дворцы Версаля, чудеса Миракулюса… или хотя бы гостиницыподобные этой. Что ты сделаешь, когда обретешь полную власть над Словом?

– Я дам Слово каждому, – не колеблясь сказал Маркус. – Словобудет у каждого, и все, что на одном Слове, – станет общим для всех. Не надобудет возить товар между городами, в одном городе его возьмут на Слово, а вдругом – достанут! Если человек будет голодать, он достанет со Слова еду, еслиему будет холодно – одежду!

У меня чуть челюсть не отвисла.

А Маркус торжествующе обвел нас взглядом – и никто непроронил ни слова.

– Наверное, Искупитель этого и хотел, – добавил Маркус. – Ноне смог… или не успел. А я это сделаю. В самой бедной крестьянской семьепоявится острый нож и железный плуг. Самый простой домик будет построен накрепких железных гвоздях. Державе не потребуется больше армия, ведь еслиначнется война – каждый гражданин достанет из Холода пулевик или меч. Никому ненужно будет воевать, ведь все и так станет общим.

– Это звучит очень красиво, но… – осторожно начал Жерар. НоМаркус его будто не слышал: уставился в пол и негромко добавил:

– Если только я смогу овладеть Словом так, как должно.

Жерар вздохнул:

– Хорошо, Маркус. Нам надо будет еще поговорить, но… Сейчасу нас другие заботы. Арнольд, у вас есть план, как пересечь границу?

– Теперь – нет, – со сдержанной яростью ответил стражник. –Мои друзья меня предали. Я… Я на них обиделся.

Прозвучало это столь по-детски, что я с трудом удержался отулыбки.

– Ильмар? – спросил Жерар.

– Нет. Я мог бы попробовать поискать в Аквиникумеконтрабандистов, повадки у них всегда одни… Но у нас, боюсь, нет времени. Да иверы в них нет – поймут, кого ведут через рубеж, сразу к Страже бросятся.

Хелен, Луиза, Антуан, Петер вообще потупились.

– Тогда я отправлюсь к епископу Кадору, – подытожил Жерар. –Попробую обмануть старика, он-то мечтает лишь об одном – чтобы я побыстреепокинул Аквиникум, не творя лишних чудес. Ждите меня здесь, не выходите никуда!– Не удержавшись, он добавил: – Ни в баню, ни в парфюмерный магазин!

Возражений, конечно, не последовало. Но Жерар глянул еще ина меня, после чего добавил:

– И никаких более воровских эскапад, Ильмар!

Я укрылся в своей комнате. Накатила на меня не то хандра, нето еще хуже – меланхолический сплин.

Порой такое случается, когда сделано большое дело и можно навремя расслабиться. Вроде все хорошо, но берется невесть откуда беспричиннаяглухая тоска – хоть на стенку лезь.

Но сейчас-то с чего…

Нашли мы Маркуса, собрались вместе – почти все. Но в любоймиг приятели Арнольда решат, что вопрос уже не в наживе, надо свою шкуруспасать – и бросятся в Стражу. Тут такое начнется… Мне бы сейчас ум напрягать,измысливать хитрые ходы, которых от меня товарищи ждут… А я – не могу.

Сижу, в окно на бассейн гостиничный глядя, на девиц вразноцветных купальных костюмах, что с визгом бросаются в волны. Волны почтикак настоящие, даром что их делает механика: могучая паровая машина двигаетогромный поршень, который и волнует воду. Хорошая забава. Вон девушка на берегубокал шампанского допила, на столик опустила и к бассейну изящно двинулась…

Все в душе пусто. Даже на пышную мадьярку любоваться нехочется.

И пить не хочется – уже полчаса бокал с вином в руках грею,а ни одного глотка не сделал.

– Ильмар…

Хелен вошла тихо, я даже не заметил. Подошла, присела рядомв кресло – тоже с бокалом вина в руке.

Бокал был полон.

– Что с тобой, Ильмар?

– Да все очень просто: тоска, – честно сказал я.

– Ты должен гордиться собой, ты вытащил нас из беды, причемв последнюю минуту.

– Ничего я не должен, Хелен. Никогда и никому я ничего небыл должен, понимаешь? – Мне вдруг показалось, что я понял сам себя. – Хелен, яже всю жизнь был волк-одиночка. Где хотел – охотился, с кем хотел – дрался, скем хотел – спал. Не умею я этого – быть в толпе. Да еще и отвечать за толпу!Маркуса с каторги прихватить, с тобой в Миракулюс ринуться – это одно. А воткогда десять человек вокруг, из них половина меня на дух не выносит…

– Ильмар! Да кто тебя «не выносит»?

– Арнольд. Луиза. Даже Жерар.

– Это не половина, – не вдаваясь в спор по существу, сказалаХелен.

– И ты.

Летунья задумчиво посмотрела на меня. С чувством произнесла:

– По морде бы тебя, вор…

– В том-то и дело, что вор, – согласился я. – Все вывысокородные. Вот ты – графиня. В своем замке росла, забот не знала. Прачкиплатьица стирают, гувернантки этикету учат, мать на ночь в лобик целует,высокородные юнцы стихи читают…

Я замолчал.

Улыбка появилась на лице летуньи, нехорошая такая улыбка,злая.

– Ты прав, Ильмар. Так все и было.

Я уж и рад был бы слова свои назад забрать. Но поздно.

– Прачки платьица стирали, да. Только я платьица эти нелюбила. Сорванцом росла, по деревьям лазила, с семи лет на коне скакала.Гувернантки этикету учили. Кому и что соврать, как грехи прятать, а если неполучится спрятать, то как замаливать. Мать на ночь в лобик целовала, если незабывала с бала на минутку уйти… если не с гостем высокородным в спальню шла… Июнцы стихи читали, да. Когда в неполные четырнадцать лет девства лишилась –тоже стихов наслушалась… дура. Ильмар, что ж ты, думаешь, будто теплый сортир исытый стол, они человеку счастье приносят?

– Счастье не приносят, а от горя избавляют, – попыталсяспорить я.

– Да, Ильмар! От горя избавляют. Это и впрямь хорошо, когдаот голода живот не подводит. Только ты мне поверь… дуре высокородной, что в горахДалмации два года провела, честь рода отстаивала, а свою в грязь втаптывала… Ятоже всякое испытала. И голод, и мороз, и боль, и страх. К счастью все этоникак не относится! Знаешь, когда я счастливее всего была?

Я молчал, но она продолжила, и лучше бы мне этих слов неслышать:

– Когда партизанское гнездо наш разведчик нашел, когда яночью планёр между скал прогнала и на шалаши, на спящих людей, огненные бомбысбросила. Когда обратно дотянула, на крыльях пулями истрепанных, но «Фалькон»не разбила, села аккуратно. Когда я с летунами, четверо нас тогда оставалось,вонючего самогона напилась, свое второе рождение празднуя… и потом до утра мы вхолодной землянке любви предавались… все четверо. Вот тогда я счастливее всегобыла! Людей погубив и греха не стесняясь!