– Не надо тебе этого говорить!

– Почему же не надо? Ты меня высокомерной считаешь, ведьтак? И правильно делаешь. Но мое высокомерие не в том, что я к тебе спрезрением отношусь. Относилась бы высокомерно – так в постель бы с тобой нелегла. Ильмар… ты же вор! По дну плавал, тебя сожрать пытались, и ты другихжрал. Что же вдруг сопли развесил?

– Я всегда знал, что неправильно живу, – ответил я. Набралсясил и в глаза Хелен глянул. – Такая уж моя судьба. В грязи родился, в грязижил, в грязи и умру! Никогда не отмыться. Только я знал, есть еще и другаяжизнь, чистая и светлая. Кому за свои заслуги дана, кому за предковвысокородных. И там все не так. Там уже цветут райские сады, что Искупителем повсей земле обещаны. Там платьица белые, стихи красивые, мысли праведные. Честьи сила. Добро и любовь. Только это не мой мир. Потому и презрение это…

– Нет, – жестко сказала Хелен. – Нигде этого нет. А насчетпрезрения… Жерар тоже вором был. Потому тебя и предостерег.

– Ну а Луиза с Арнольдом о чем предостерегают? Да, я вор. Иремесла своего не стыжусь. Но попрекать меня…

– Арнольд – стражник. – Хелен развела руками. – Ну что ты отстражника хочешь, пускай от бывшего? Ему вором тебя назвать – словно вновь вСтражу вернуться. А Луиза… ну дура она была, дура есть, дурой и останется.Никто не говорил, что все апостолы будут умом богаты. Наоборот, «блаженны нищиедухом…» Да что с тобой, Ильмар?

Она наклонилась, заглядывая мне в глаза. Уже безожесточенности, без обиды. И вдруг нахмурилась:

– Ильмар… Ты же просто ревнуешь. Завидуешь и ревнуешь!

– Что ты несешь!

– К Арнольду ревнуешь – он все-таки сумел нас вывести, неоплошал. К Луизе – она, при всей ее дурости, заботливой и чуткой себя показала.К Маркусу – он уже в советах и помощи не нуждается, сам решает, как своей силойраспорядиться. Ко мне…

Хелен замолчала.

– Не надо, – пробормотал я. – Пустое.

– Ко мне ревнуешь без затей, по-мужски, – закончила Хелен. –И зря.

– Да с какой стати мне тебя ревновать! – возмутился я.

– Ильмар! – Хелен погрозила пальцем. – Ты бы со своей тоскойразобрался поскорее. А то и впрямь…

– Что впрямь? – глупо спросил я.

Хелен улыбнулась, встала, качнув бедрами, отпила глотоквина.

– Пойду я, послушаю как Антуан с Маркусом беседу ведет.Приятно старика послушать. Да и ты приходи, может, вместе мы что-то умное инадумаем. Бежать нам надо… это я чую, при всем своем высокородномпроисхождении. А на Жерара надежды мало.

Я проводил ее взглядом и с досады выплеснул вино из своегобокала прямо за окно. Тут же спохватился, выглянул – но все обошлось, никоговнизу не оказалось.

Одного Хелен добилась – вся моя хандра превратилась враздражение. Ну что за глупость она выдумала? Ревную, завидую… Ерунда.

Задернув штору, я не раздеваясь лег на койку, полотенцемглаза прикрыл за неимением ночного колпака и решил, что стоит забыться сном.

Вот усну и буду спать до возвращения Жерара! Нечего мне,вору, высокородным советы давать. Как прижмет их, так сами прибегут…

Удивительное дело, я и впрямь заснул. Почти сразу. И снусвоему не удивился.

Я видел лед.

Повсюду – лед. Под ногами – бурые осколки, на горизонте –белые столбы, диковинные, будто оплывшие ледяные свечи высотой в соборнуюколонну. Ни ветра, ни света, только пронизывающий холод и смутное мерцание.Словно лед морозит все вокруг, и сам же светится – тусклым, гнилым светомболотных огоньков.

А вдалеке, перед человеком, примерзшим к невысокомудеревянному столбу, стоял на коленях мальчик-подросток… будто молился, илипрощения просил, или совета…

И не мог, никак не мог ничего услышать!

На какой-то миг мне показалось, что даже я слышу, явственнослышу то, что пытается сказать человек, две тысячи лет назад повелевшийприкрутить его к столбу, а потом сам себя взявший на Слово…

Но я был слишком далеко.

Словно река между нами, ледяная река, что течет внечеловечьего мира, вьется змеей, светит призрачным, не дающим тепла светом.

И я на одном берегу реки, а Искупитель и Маркус – на другом.На одинаково холодных и бесконечно далеких берегах.

Человек на столбе вновь что-то сказал. Я не слышал ни звука,я понял это лишь сердцем.

Но снова не услышал слов.

Слишком далеко.

Я мог лишь надеяться, что Маркус – услышит.

Третий раз! Уже третий раз мне снился сон из тех, послекоторых грешники раскаиваются и в монастыри уходят.

Попусту такое не снится.

Понять бы только, что мне, неразумному,Сестра-Покровительница, снами ведающая, сказать пытается. От чего предостеречь,к чему подвигнуть…

Маркусу помогать, чтобы долг свой исполнил? Он и так от негоне бежит.

Совет дать будущему Искупителю? Какие теперь от меня советы…я на одно годен – с каторги удирать да от Стражи укрываться…

Никакого облегчения сон не принес. Но и желания идти костальным апостолам – тоже.

Я невольно ухмыльнулся своей собственной мысли.Братья-апостолы, сестры-апостолы… А куда деваться, так оно и есть. И вряд литем, кто за первым Искупителем шел, легче было меж собой сойтись. Но ведьсошлись и долго, до самого предательства, служили Искупителю верой и правдой…

В дверь постучали. Нет, не оставят в покое меня непрошеныебратья-сестры…

– Да! – крикнул я, с постели вставая.

Но против всех ожиданий в двери появился не Арнольд,каменным подбородком вперед, и не Антуан, со всегдашней задумчивостью в глазах.Ко мне вошел руссийский негоциант Комаров. В еще одном праздничном халатеповерх костюма, но без очков.

– Не потревожил ли я вас? – с легкой тревогой спросил он.

– Нет, – буркнул я. – Все в порядке.

– Простите, господин… э… – Комаров замялся. Ну да, я ведь непредставился накануне…

– Исаия, – сказал я. И тут же сообразил, как нелепо звучитиудейское имя при моем нынешнем облачении.

– Господин Исаия, – ничуть не смущаясь, сказал руссиец. – Явижу, со вчерашнего вечера вы приняли иную веру?

– Да, – ответил я, проклиная Антуана за идею с маскарадом,себя – за решение переодеться, а всю гостиницу разом – за то, что подселили наэтаж к епископу настырного купца. – Беседа с его преосвященством так тронуланас с отцом, что мы перешли в его веру.