его было опасно. И Настя терпеливо ждала удобного случая. А он наступил дня через два.

— Тятечка! — окликнула она отца. — Я уже говорила с ним! Его зовут Бабуш! И он водит знакомство с нашим хозяином Агаджи. Обещал поговорить с ним о нас.

— Это уже хорошо, дочка! Куда мы идём, узнала?

— Он сказал, да я подзабыла название. Какое-то море. В него река впадает, и в этом месте его посёлок. А сколько до него времени идти — не узнала. Но очень и очень далеко.

Они ещё хотели о многом поговорить, но Тимофей получил кнутом по спине, и Настя убежала, боясь смотреть, как бьют её отца. Страх и злость мешались в её голове, однако жить надо и никуда от этого не денешься.

А через неделю, примерно, Насте опять удалось перекинуться словом с Бабушем.

Под конец тот сказал как-то странно:

— Если хотите, готов купить вас у Агаджи. Будете моими рабами. Обещаю лучшее обхождение. Скажи отцу. Здесь вы стоите недорого. А дальше ваша цена повысится раза в три, а то и больше, — и он усмехнулся. Насте это не понравилось. Но она с надеждой всё время думала о его словах и всё ждала случая обговорить это с отцом. Тоже было трудное дело и приходилось ждать.

— Тут трудно что-то решить, Настя, — ответил Тимофей, выслушав рассказ дочки. — С этими людьми трудно договариваться. Мы ведь рабы и им безразлично как это с нами произошло. От барыша они никогда не откажутся. А ты говори с ним. Кстати, а где его отец? Похоже, что в караване его нет.

— Спрошу, тятя. Как удастся поговорить, так и скажу. А ты тоже думай. Этот Агаджи живёт в другом месте. Далеко от моря. А ты знаешь, что такое море?

— Я его никогда не видел. Тятя мой ходил по нему на лодье. Да то всегда со льдинами, а то, к которому идём, должно быть тёплым. А ты обмылась после купания? Вода в озере дюже солёная оказалась. Даже соль не коже появилась. Ещё язвы заработаем. Ты больше в таких не купайся, Настенька.

Караван шёл по голой выжженной степи. Редкие кустики трав и ещё каких-то чахлых кустов навевал уныние и тоску на путников. Воды было мало. Лишь три раза в день давали по кружке мутной воды, и у некоторых болели животы. Тимофей тоже мучился. Силы его помаленьку истощались.

Но неожиданно купец Агаджи вызвал его к себе. Оглядел критически, заметил:

— Ты что такой хилый? Или жара так на тебя действует.

Тимофей плохо его понимал, но согласно кивал и односложно отвечал.

— Бабуша знаешь? Просит продать тебя с дочкой. Согласен?

Купец ещё повторил вопрос медленно, и Тимошка уразумел. Закивал и торопливо ответил:

— Да, да, господин! Хочу, господин!

— Тогда держать вас не стану. Не ожидал, что ты будешь таким хилым. А дочь твоя просто уродина! Завтра совершим сделку, и иди себе к Бабушу. Может, там тебе будет лучше. Проваливай! — махнул он рукой.

Тимошка понял лишь то, что купец согласился продать их Бабушу. Это не произвело на него особого впечатления. Он уже успел значительно отупеть и ко всему относился без взрыва негодования и злобы. Кроме плохого, это ему не дало бы ничего.

Он даже понял, что может поискать Настю и быстро её нашёл.

— Со мной говорил Агаджи, Настя! Сказал, что завтра продаёт нас Бабушу! Что ты на это скажешь? Мне что-то смутно от такого…

— Не бойся, тятя! Хуже не будет. А лучше Бабуш обещал. Ещё встретимся с его батюшкой и посмотрим, как он отнесётся к нам. Будем надеяться на лучшее, тятя!

Вечером следующего дня слуга Агаджи молча повёл рабов к новому хозяину.

— Вот, господин, возьмите своих рабов. Мой хозяин вам желает добра и барыша.

Бабуш уже видел Тимофея и теперь изучал его взглядом. Всё же поздоровался на русском, и Тимошка услышал довольно сильный акцент. Видно, что то был не родным языком. И не удивительно. Мать-то была калмычка.

Бабуш немного поведал историю своего рода. Оказалось, что его отец по имени Матвей из курской земли попал в плен к татарам Ногайской орды. А те вскоре продали его калмыкскому, вернее торгутскому тайше, вроде хана у них. Те только что переселились в степи восточнее Волги и Яика[1]. Так Матвей оказался рабом. Сумел выкупить себя. Принял буддизм и женился на богатой дочери купца.

— Теперь у нас с отцом большое хозяйство. Тысячи овец и коней, — завершил своё повествование Бабуш. — На Каспии у нас три больших баркаса. Ходим торговать до самой Персии. Слыхали про такую страну?

— Никогда, — признался Тимошка. — Далеко это?

— На самом полдне моря. Богатая страна. Выгодно торговать с нею. Ты много по огромным рекам плавал. Можно определить тебя рулевым на такую лодку.

— Надо бы освоиться, господин. Язык освоить, а то как без него? А с верой как у вас? Надо менять или как?

— У нас на такое мало обращают внимания. Можешь остаться при своей. Отец не захотел так по причине его невесты. Та потребовала перейти в нашу веру. Ну а я пошёл в мать. Меня никто не спрашивал, и теперь мы всё буддисты. Ты, наверное, и не слыхал про такую веру?

— Не слыхал, — признался Тимошка.

— А она самая древняя из великих. Исламу, например, и тысячи лет нет. Вашей полторы тыщи. А наша имеет уже две с лишним тыщи лет! Так-то! — с гордостью закончил Бабуш. Лишь вспомнив, добавил: — Отец будет доволен с вами поговорить. А то давно он не встречал русского в наших краях. То редко случалось.

И всё же работы стало не меньше, зато кормить начали значительно лучше. И со слов Насти Тимофей надеялся на улучшение его с дочкой положения.

Не прошло и десяти дней, как Тимофея посадили на конька, и теперь он стал гонять вдоль каравана, высматривая неполадки с поклажей. А то было важно.

Наконец жара спала. Началась осень. А степь чуточку преобразилась. Пошли даже перелески, и настроение Тимошки резко пошло в гору. Работа не так изнуряла, а Бабуш почти не встречался с ним для разговора. Тому казалось, что он всё сказал.

Вскоре вышли к речке Яик, и в одном из больших селений Агаджи ушёл в сторону.

Караван стал меньше и продолжил движение уже на больших лодках. Их наняли хозяева, в том числе и Бабуш. Теперь стало ещё легче. Правда, хороших рулевых оказалось мало, а под товары Бабуша погрузили четыре лодки. И Бабуш поставил Тимоху