я посылал, любезный и спокойный. Обсудив сложившееся положение, мы решили, что лучшим вариантом будет этой же ночью перенести лагерь к Бир-Семандер в вади Рамла, что в тридцати километрах к юго-востоку.

Надежно спрятав наше имущество, с легким сердцем мы отправились в путь. Раннее утро застало нас в тени акаций на берегу сухого вади. Я устроился под одним деревом с Грангийо. Чепмэн и Шевалье расположились в двухстах метрах от нас, остальные наши люди разместились дальше вниз по течению. Вечером мы развернули антенну радиостанции и отправили наш обычный разведывательный отчет. Мы не известили 8-ю армию об изменившихся обстоятельствах, рассудив, что у них своих забот хватает, а мы сами разберемся со своими проблемами.

Каждую ночь мы отправляли солдат за водой в Бир-Семандер. Цепочка курьеров поддерживала связь с нашими дозорами на дорогах. Паника в Джебеле быстро сошла на нет, и информаторы вновь потянулись в наш новый лагерь. Однако было очевидно, что работы для нас становится все меньше. С тех пор как фронт сместился на триста километров ближе к египетской границе, Джебель превратился в откровенное захолустье, а для военных не имел никакого значения. Своей главной задачей теперь я видел поддержку боевого духа наших арабских друзей. Я для них олицетворял британское правительство, и, пока я оставался среди них, продолжая работать с их помощью, они не обращали внимания на тревожные слухи, которые просачивались на Radio Derna. Они по-прежнему верили моим словам, что наше отступление – это хитрый маневр, цель которого – заманить Роммеля в ловушку и нанести ему сокрушительный удар на нашей территории. Вот бы я удивился, если бы в те дни мне кто-то сказал, что мое лживое пророчество полностью сбудется.

Стремясь продемонстрировать арабам, что жизнь продолжается, а также в надежде организовать массовые побеги, я послал разведгруппы в несколько точек от Тобрука до Бенгази с задачей выяснить, где именно содержатся двадцать с чем-то тысяч солдат и офицеров, попавших в плен при падении Тобрука.

Тем не менее в новых условиях пришлось задуматься об урезании штата. Я решил отправить большую часть людей с Грангийо и Шевалье в Египет. Чепмэн хотел остаться со мной, но мы решили отложить этот вопрос до тех пор, пока не получим свежие новости из большого мира. Я послал LRDG сообщение с просьбой забрать большую группу из места встречи в некотором отдалении от нашего лагеря. Они обещали прислать патруль в середине июля.

Наш лагерь разрастался день ото дня. Итальянцы, снова ощутив себя хозяевами Киренаики, начали репрессии против арабов, которых подозревали в поддержке британцев. В результате к нам хлынул поток беженцев, которые надеялись, что мы поможем им эвакуироваться в Египет. А однажды утром в лагерь пришел щуплый южноафриканец. Он бежал из лагеря для военнопленных под Бенгази девяносто два дня назад и больше двух с половиной месяцев скитался по негостеприимной южной пустыне, куда в сухой сезон и арабы-то не рискнут забрести. Он сумел выжить, потому что пил остатки воды из радиаторов брошенных тут и там машин и питался объедками из открытых консервных банок, медленно продвигаясь на восток по бескрайним пескам. Иногда сознание покидало его и из памяти пропадало по несколько дней. Но этот клерк, который до войны всю свою жизнь провел в конторе в Йоханнесбурге, обладал настолько колоссальной силой духа, что, проведя с нами всего день, отказался эвакуироваться в Египет с ближайшим конвоем, а захотел остаться и во всем нам помогать. Я разрешил, и какое-то время он прожил с нами, но вскоре штаб Южноафриканского командования поставил нам ультиматум и потребовал незамедлительно отправить его домой. К сожалению, я забыл его имя, но надеюсь, что, может быть, он или кто-то из его друзей прочтет эту книгу, и таким образом я передам привет этому необычному и удивительно стойкому человеку.

Наконец к нам приехал новозеландский патруль во главе с Диком Кроучером. От него мы узнали странную историю: 8-я армия, ослабленная, но не сломленная, продолжала сражаться с немцами в Киренаике, постепенно отступая к египетской границе. Тем временем штаб в Каире охватила паника, там готовились эвакуироваться – по мнению Кроучера, то ли в Палестину, то ли в Судан. Дипломаты тоже паковали вещи, и он видел, как в саду посольства жгут архивы. Гражданские, европейцы и левантинцы, спасались бегством в Конго, Южную Африку, Индию, Австралию – кому куда удавалось достать билет на самолет или пароход. Среди расквартированных в Египте военных тоже царила неразбериха: все носились как угорелые, либо донимая издерганных офицеров штаба, либо отдавая невыполнимые приказы своим растерянным подчиненным.

Я посмеивался над анекдотичным рассказом Кроучера о недавних событиях в Каире, пока он не сообщил, что у него на руках приказ эвакуировать весь отряд, включая меня, в этот самый Каир, в самый центр отвратительного безобразия. Тут меня охватила паника. Я не боялся столкнуться с превосходящими силами противника и привык спокойно относиться к военным неудачам, но меня беспокоила перспектива воевать с собственным генеральным штабом в качестве безработного офицера среди обезумевшей толпы в глубоком тылу. Участвовать в подобном непотребстве я не хотел, предпочитая остаться в пустыне и делать что-то полезное в тылу врага, пусть даже с риском застрять в Киренаике до конца войны, если для 8-й армии все сложится печально, а противник завладеет Египтом. Я настолько ненавижу панику и массовую истерию, что перспектива на долгие годы стать изгнанником на вражеской территории прельщала меня куда больше, нежели участие в бардаке, который так красочно описал Дик Кроучер. Тогда меня не страшила даже вероятность попасть в плен, поскольку я был уверен, что, сумею сбежать, если меня вдруг схватят. Позднее я утратил былую самоуверенность и начал бояться перспективы провести годы за решеткой, поскольку из всех тягот войны к этой я был подготовлен хуже всего.

Так или иначе, я нашел многочисленные доводы в пользу решения не ехать в Каир: не хотелось бросать наших арабских друзей, я все еще мог собирать полезную для 8-й армии информацию, а мой план по организации побегов военнопленных постепенно обретал форму. Однако мой истинный мотив, конечно, заключался в том, что за линией фронта я был свободен и сам собой распоряжался.

Чепмэн тоже хотел остаться, хоть я и не знал почему, – он просто сказал, что идея уходить в Каир ему не нравится. При этом он очень переживал за свою семью, находившуюся в городе, так что его решение требовало изрядного мужества. Хотя мы месяцами жили бок о бок и занимались одним общим делом,