и индейцы вымирали, даже если их не истребляли сознательно. Те, кто выжил, зависели от подачек власти, и за эти подачки аборигены продавали или отдавали свою землю, не думая о последствиях. Поселенцы, в свою очередь, добивались всего, чего хотели, не рискуя практически ничем. Проводились форсированные массовые депортации полуголодных и изнуренных индейцев, их шансы выжить за пределами родной земли были практически равны нулю. Индейцев оттесняли на все более скудные охотничьи угодья и резервации. Многие европейцы понимали беспощадность такого этноцида, но ничего не делали. От голода и отчаяния краснокожие воины выходили на тропу войны и сжигали дотла поселения белых. Ответный удар новых американцев не заставлял себя ждать, и он был страшен. Некоторые напрямую требовали полного геноцида.

Европейцы ощущали огромную цивилизационную пропасть между собой и индейцами. Дикари были «невежественными», «язычниками», «злокозненными», «бесстыжими», «грязными». До пришествия европейцев это была «земля зверей и дикарей», «забытая Богом глухомань». Поселенцы понимали разницу между гордыми и воинственными индейцами Великих равнин и полуголыми охотниками-собирателями Калифорнии. Их называли «зверье», «свиньи», «собаки», «волки», «гадюки», «мразь», «бабуины» и «гориллы». Но прежде всего индейцы были «дикарями». И их постигла кара божья. Джон Уинтроп назвал эпидемию оспы 1617 г. «божественным провидением ради умерщвления краснокожих и благоденствия пуритан на освободившихся землях». Уильям Брэдфорд писал: «Господу было угодно посетить земли индейцев и навести на них страшный мор, так что из каждой тысячи умирало 950 человек». Истинные христиане, писал он, могут лишь благодарить Господа «за эту великую милость» (цит. по: Nash, 1992: 136; Stannard, 1992: 238). Все, что бы ни творили белые с индейцами, — все это находило идеологическое оправдание. Некоторые утверждают, что англичане обрели жестокость в борьбе с «ирландскими варварами», но я сомневаюсь в этом. Как показано во второй главе, англичане пытались насильственно ассимилировать ирландцев, а не уничтожить их. Считалось, что соседство индейцев оскверняло белого человека, поэтому смерть угрожала даже женщинам и детям. Такая идеология несла в себе явные элементы геноцида.

Концепция изменилась в конце XVIII и в начале XIX столетия. Повешенное на индейцев клеймо «дикарей и язычников», сравнение их с животными было заменено клеймом расовой неполноценности — сказался опыт порабощения невольников из Африки. Научная классификация рас как разных видов Homo sapiens или как тысячелетняя адаптация к климату, природным условиям, болезням создала теоретический базис расизма. Внешний вид, темперамент, моральные качества считались производными расовой принадлежности, и все расы делились на «дикарские» и «богоизбранные» (Smedley, 1993: гл. 4–7). Негр мог цивилизоваться, но что он мог поделать с цветом своей кожи! Религия и наука, подкрепленные экономической, военной и политической силой, сделали практически невозможным мирное сосуществование индейцев и белых. Прямо противоположные тенденции, возобладавшие в испанских колониях, в Северной Америке не ощущались. Государственные мужи Британии проявляли большую толерантность, чем поселенческие общины, возможно в силу геополитических требований колониальной эпохи. Соперничающие державы пытались привлечь индейцев на свою сторону в качестве военной силы. Правительства Британии, Франции, Испании пытались не нарушать договоров с индейцами, в отличие от поселенцев. В то время индейские воины могли существенно увеличить военный потенциал белых, войдя с ними в союз, как это сделали ирокезы на Севере и крики на Юге. Но после того, как война закончилась, победившая Британия уже не могла так жестко контролировать колонистов, как это делала Испания. Англиканская церковь тоже не занимала монопольного положения. Разные церкви обслуживали интересы разных сеттльментов. И хотя священники были милосерднее своей паствы, с ними мало кто считался. В Австралии из среды клириков выдвигались миссионеры, которые со временем стали очень влиятельной силой и смогли убедить колонистов, что ассимилировать лучше, чем убивать.

Исключение все же было: квакеры Пенсильвании и Нью-Джерси. Их непоколебимый пацифизм не только спасал местных индейцев на протяжении ряда поколений, но и помог выжить многим другим племенам, которые отовсюду бежали под защиту квакеров, спасая себя от истребления. Но добродетельный пример квакеров не смог остановить всеобщей эпидемии насилия. Да и сами они недолго удерживались в своих штатах. Пришло время, и индейцы на землях квакеров тоже погибли. Эпоха Просвещения оказала влияние и на Северную Америку. Как и миссионеры, просветители старались цивилизовать индейцев при помощи образования. Конечно, аборигены были дикарями, но они принадлежали к роду человеческому, обладали разумом и благородством, храбростью и достоинством и были способны воспринимать новое. Обучившись грамоте, они могли бы понять смысл частной собственности, необходимость труда, ценность литературы и религии. Образовательная ассимиляция требовала от индейцев отказаться от прежнего уклада жизни, племенных порядков и общинного владения землей. Смешанные браки в принципе приветствовались, но культурный компромисс не предусматривался, равно как и полиэтничность (Sheehan, 1973: 10; Wallace, 1999). Это могло бы стать добровольной ассимиляцией — ведь цивилизация так притягательна для дикарей. Президенты Вашингтон и Джефферсон, военные министры, федеральные агентства по делам индейцев плотно взаимодействовали с миссионерами и школами, чтобы осуществить этот проект. Они предостерегли, что всякое сопротивление будет подавляться, но не считали, что ассимиляция должна стать принудительной. Кампания вызвала раздражение у поселенцев, которые ни о какой ассимиляции и слышать не хотели. Программа показалась привлекательной некоторым индейцам, но она вступала в очевидное противоречие с оказываемым на них экономическим, политическим и военным давлением. Индейцы на личном опыте убедились в жадности, корысти, жестокости белых и относились к ним с тем же презрением, что и белые к индейцам. Ассимиляция не могла принести аборигенам Америки и материальных выгод до тех пор, пока они не отказались от идеи племенного коллективизма, который они впитали с молоком матери. В отличие от Мексики, социальная структура североамериканских индейцев была эгалитаристской. Вожди не обладали заметной собственностью, которую они могли бы сохранить и приумножить в случае горизонтальной аристократической ассимиляции. Раса перевесила класс. Индейские общины не стремились к смешанным бракам, хотя колонисты и торговцы заботились о своих детях, рожденных от индианок, пусть и редко усыновляли их официально. Постоянные межрасовые союзы часто возникали на фронтире Дальнего Запада и на Юге, где мужское белое население было в избытке. Индейские племена спокойно относились к метисам, зато белые пресекали все их попытки войти и закрепиться в новом социуме (Nash, 1992: 280–285). В 1820-х гг. чероки получили право на мелкую земельную собственность, но белые штата Джорджия подвергали их такому же остракизму. Штат настойчиво лоббировал депортацию индейцев и добился этого в 1834 г. (Champagne, 1992: 133, 143–146).

В 20-е гг. XIX века филантропы были вынуждены признать провал ассимиляции и стали ратовать за протекцию — принудительную депортацию индейцев на новые земли к западу от Миссисипи. Это лучше, утверждали они, чем шаг