разные винодельческие композиции, отвлекающие его от трудовой созидающей деятельности, Прасковья Кузьминична познакомила его с банным электриком, почти его ровесником, прохиндеем Федотиком. Федотик, сосредоточивающий свое внимание на ленивой, в основном профилактической работе — лампочку заменить, выключатель отремонтировать, в бухгалтерии перенести розетку, чтобы девушкам бухгалтерам удобнее было включать электрический чайник или кипятильник, — уже давно сладко попивал и такому исключительному знакомству очень обрадовался. Подружились молодцы, как братья, и здесь уже без закваса Прасковьи Кузьминичны дело пошло весело. То один к обеду бутылку несет, то другой бутылкой отвечает. А какая после выпивки работа, известно: либо сидят лясы точат, покуривают, либо отсыпаются, либо так, лениво, для самоуспокоения и отвода глаз потюкает столяр Володя молотком. А главное Прасковье Кузьминичне — дело-то строительное почти не двигается, колеблется, умирает на месте.

Наверное, с месяц так благополучно дело это умирало, но тут что-то пронюхал своим длинным носом бывший старшина. Кто же ему, подлецу, донес, кто стукнул, что столяр Володя разными разностями балуется? А может быть, сообщили, что и будущая теща Прасковья Кузьминична кое-что откидывает от своих щедрот на стол «сиротинушке»? Ой доброхоты, ой завистники! Судя по поведению, этому бойкому ироду все досконально известно. Утром пришел в подвал, поглазел, а потом сел, стал смолить, одну сигарету от другой зажигал. Никуда со своего плацдарма. Володя занервничал: время такое, что пора и в клюв что-то забросить, пора тонизировать организм! Федотик здесь заглянул, пиджачишко у него на боку оттопыривается: несет, сердечный, захрумку в бутылке, душа горит. Покрутился Федотик, как мотылек.

— Ты чего здесь, Федотов, забыл? — по-старшински резко, в лоб сформулировал директор.

— Да я, да я, — мямлит Федотик, — Володе иногда помогаю, дощечку подержать, гвоздик прибить.

— Ладно, иди, Федотов, крути свои лампочки, сегодня я Володе помогаю.

И вроде даже обрадовался, жеребец, такой внезапной идее, снял пиджачок, галстук, спиною поиграл.

Да что же это такое! Куда годится! Надсмотрщик! Какое-то рабовладельческое общество! Как раз в момент этой отчаянной ситуации, вся заволнованная до гипертонического криза, и сошла вниз, в подвал, Прасковья Кузьминична. Услышала такое, не оставляющее ей никаких надежд высказывание директора и почти по-родственному, шепотом:

— Николай Валерьянович, дорогой, ироды эти, Федотик и Володя, конечно, пьяницы, но если вы станете их сторожить, не будет ли потери директорского авторитету?

— Авторитета здесь моего не убудет. — Рукава будущий зять засучил, полоснул волчьей усмешкой. — Вот так, Володя, пока всего не закончишь, я теперь у тебя подручный. Как говорится, сегодня и ежедневно…

В такой обстановке разве не закончишь оставшиеся работы за две недели? Обязательно закончишь. Хотя бы чтоб вырваться на свободу, где не стоят над каждым стаканом и не следят за каждой твоей рабочей минутой!

XI

Колька Агапов так для себя и решил: «Сдам баню, избавлюсь от незавершенки — распишусь с Зойкой, устрою свадьбу».

Под утро, после целой ночи свадебного пира, Колька проснулся от запаха керосина. Еще ничего не соображая, он высвободился из теплых и сладких Зойкиных объятий, откинул одеяло, и тут его стукнуло предчувствие. Колька всунул свои длинные ноги в штаны, накинул на плечи свадебный пиджак с белым платочком в боковом кармане и помчался со всех ног по ночному городу к бане.

Возле бани уже стояли, как борзые вокруг затравленного зайца, пожарные машины. Вились брезентовые шланги, парком дымились натекшие лужи, толкались люди в серых робах и касках, но огня не было. Колька пробирался через весь этот бедлам ко входу, и в тот самый момент, когда он собирался нырнуть в открытую дверь, из нее вдруг выкатилась его, вся в саже и копоти, разлюбезная теща. Она выкатилась довольная, как медали неся на лице кровоподтеки, а на плечах обгорелую кофту, и сразу, увидев Кольку Агапова, радостно ему брякнула:

— Отстояла! Отстояла я баню, Колечка. Одна новая сауна сгорела, зятек!..

Николай Коняев

ПАЙНОЕ ДЕЛО

Рассказ

Стояла поздняя осень. По утрам инеем осыпало ивы над рекой, а лужи стягивало ломким и голубоватым ледком.

Сенька Страшников еще в лесу почувствовал приближение реки: как только свернул с березницкой дороги, воздух стал студеным и колким.

Скоро показалась и сама река, засинела за облетевшим березняком. Сенька вышел из рощи и остановился, поправляя ружейный ремень. Перед ним тянулся кочковатый, местами поросший высокой болотной травой пустырь.

Пустырь был огромен, и поэтому особенно низкорослыми казались притулившиеся справа серые домики.

На пустыре когда-то стоял колхозный двор, но война смахнула его с земли, река, сменив русло, расширила на эту территорию свою власть, а ферму построили на новом месте.

Страшников вздохнул, зашагал через пустырь, но, не дойдя до проселочной дороги, снова остановился: на Дорожках — так называли поплавчане расчищенные фундаменты довоенных строений — сидел какой-то человек.

Сенька подошел поближе и узнал своего хромоногого соседа — Егора Кошелева.

— Наше вам! — дотрагиваясь пальцами до козырька фуражки, — сказал Сенька. — О чем задумались, Егор Иванович?

Кошелев обернулся.

— А-а… — сказал он. — Сенька… В лес ходили, Арсений Алексеевич?

— В лес… — Сенька стащил с плеча ружье и уселся рядом с соседом. — Только нема в лесе ничего…

— Н-да… — вздохнул Кошелев. — Пустовато стало…

— Куды все девается? — Сенька похлопал себя по карманам и вытащил портсигар, на крышке которого были изображены парашютисты. — Ты вот скажи, Егор Иванович, куды подевалось все, а?

Он раскрыл портсигар и протянул его Кошелеву.

— Не, не буду… — помотал тот головой. — Не хочется воздух отравлять. Ты вот чуешь, какой он тут?

— Воздух как воздух… — заслоняясь от ветра, чтобы не погасла спичка, проговорил Страшников. — А ты, Гоша, чего здесь? Воздухом дышишь?

— Дышу, — ответил Кошелев. — На то я и человек, Сеня, чтоб дышать.

На это Страшников не нашел что ответить, пожал плечами и стал смотреть прямо перед собой, наблюдая, как рассеивается на ветерке дымок папиросы.

После войны на этом месте оставались развалины, но скоро они исчезли — почти все печи в поселке были сложены из здешнего, словно специально для печей изготовленного кирпича. Выбрали даже обломки, и поэтому бетонные фундаменты поднялись над землей. Кое-где внутри фундамента густо росли ольховые кусты.

— Слушай! — отвлек его голос Кошелева. — А ты бы хотел здесь жить?

— Ну, здрасте… — сказал Страшников. — А где я живу?

— Ты не понял, — вздохнул Кошелев. — Я не про поселок говорю, а вот про это место. Вот ежели тут, на фундаменте, дом поставить, а?

Сенька пожал плечами.

— Место жутковатое, — сказал он. — И до магазина далеко. Баба со свету сживет…

— «Баба»… — задумчиво повторил Кошелев. — Дак я ведь к этому и толкую,