— Как это? — удивился Страшников.

— Ну как, как… Так вот и жить сообща. Баба, она сама собой, пусть на старом месте живет, тут, значит, без нее, сообща то есть. Ну?

— Не-е…

— Вот, елки зеленые! Ну вот следи. Ты где ночуешь, если выпьешь по-праздничному? Во. Только не в дому, а, скажем, в канаве, в канаве. Не-не… Не ерепенься. И я тоже в канаве ночую. И все в канавах ночуют. На холоду здоровье последнее гробят. А тут, тут бы в тепле были. Хоть водку пей, хоть дерись, хоть про политику разговаривай. И все в тепле… И главное, люди чужие не видят. Разговоров нет… А как отгулял положенное, так, значит, и назад. Просекаешь теперь, к чему веду?

— Хы! — Страшников покрутил головой. — Чего ж тут не понять. Только ведь, Егор Иванович, ты как дитя малое. Дом-то это тебе не будку собачью построить…

— То-то и дело… — значительно проговорил Кошелев и, помолчав чуть, добавил: — Тут, сосед, одному ничего не сделать. Тут, дорогой мой Арсений Алексеевич, пайное дело требуется. Кооператив, по-новому…

— Кооператив?

— Ну! — Кошелев повернулся к другу и нервно взмахнул рукой: — Ты посмотри, Сенька, ведь, как мы, почитай, все мужики в поселке мыкаются. А чего, рук у нас нет?

— Ну, руки-то есть…

— Материалу, может, не хватает?

— Матерьялу… — Страшников презрительно скривился. — Да, бывает, за чекушку несчастную такой материал спускаешь, что самому выть хочется. Ну уж ты и сказал, Егор Иванович!

— Дак чего ж мы сообща дворец не выстроим, а?

Сенькино лицо — этак вот тучка находит на солнце — потемнело было, но — уносит ветер тучку — осветилось.

— Я-я-гор Ива-аныч! — вскакивая, закричал Страшников. — Да ведь тебе бюст в этом дому поставить причитается!

И он заключил соседа в объятия.

Потом, когда поостыли чуть, сели. Принялись считать, кого следует взять в пайное дело.

— Алехина? — сказал Кошелев.

— Алехина! Алехина это да, — кивнул Страшников. — Алехин — туз. А пойдет?

— Пойдет… Он жены сильнее начальства трусит. Значит, раз. Шкробкина?

— Шкробкина можно… Он мужик хороший.

— Два… Таганкина?

Страшников поморщился.

— Можно Таганкина, — сказал он. — Он с виду только дурной, а так ничего…

— Громыкина надо. У него транспорт весь.

— Без Громыкина и затевать нечего, — согласился Страшников. — Данчукина?

— Это завклубом который? — переспросил Кошелев.

— Ну, а на баяне играть будет…

— Ладно… Пусть играет… — Кошелев задумался. — Семеро уже с нами получается. Еще человек пять, и хватит…

— Верно, — сказал Страшников. — А то не повернуться будет в доме. Давай Александрова возьмем. Он вологодский. Печки класть может.

Взяли и Александрова. Взяли Бетокина. Не стали протестовать против Старостина. Тоже мужик хороший, так вмазывает, что деревья потом ломает. Припомнили еще нескольких плотников.

— Э! — воскликнул вдруг Кошелев. — Казаченкова-то забыли…

— Куды уже, — хмурясь, сказал Страшников. — И так комплект полный…

— Ничего. — Кошелев улыбнулся. — Один человек лишний — это ничего. А он обижаться будет, если не возьмем.

— Ну и пущай обижается на здоровье… — сказал Страшников. — Вот уж я плакать буду…

Теперь нахмурился и Кошелев.

— Ну и злопамятный же ты, Сенька, — проговорил он. — Вы ж с ним уже три года как поцапались, а ты до сих пор зуб на него точишь.

— Да при чем тут поцапались? — Страшников пожал плечами. — Ничего мы не цапались. Просто дерьмо он, поэтому и говорить о нем нечего.

— Сам ты дерьмо, — сказал Кошелев. — Да ты знаешь, лучше я уж Казаченкова возьму в кооператив, а тебя пускай не будет. Ты вот только на меня, Сенька, не обижайся, а говённый у тебя характер.

— Значит, я дерьмо? — чуть побледнев, спросил Страшников.

— Я не говорил так, — уклончиво ответил Кошелев. — Я только характер твой имел в виду. Нехороший у тебя. Сенька, характер.

Страшников криво усмехнулся.

— Ну-ну… — сказал он, вставая. — Значит, без меня дом будешь строить?

Кошелев отвел глаза.

Сенька неожиданно звонко засмеялся.

— Ну, ты меня насмешил, Егор Иванович! — утирая глаза, сказал он. — А вот такая версия тебе в голову не приходила, я? Ты не подумал, что ведь и без тебя построить можно… Ну, подумай сам, какой с тебя, хромого, толк-то, а? Ты уж, конечно, извиняй, но только нечего тебе в нашем пае делать с твоей ногой…

— Э! — сказал Кошелев и зло сощурился. — Да ты, я смотрю, нахал, мальчик…

Страшникову, как и ему, близилось под сорок, и называть его мальчиком было конечно же оскорблением.

Страшников, однако, не обратил внимания.

— Да, Егор Иванович, — скорбно сказал он. — Пожалуй, точно не примем мы тебя в пай. Ты уж извиняй, конечно, сосед, но… — Сенька развел руками и нагловато ухмыльнулся. — Селяви, сосед…

Он поднял с земли ружье и забросил его за спину.

— Ну пошел я. Надо с мужиками успеть переговорить. Бывай.

Кошелев остался на Дорожках один.

Ни с какими мужиками Страшников договариваться не стал. Еще не дошел до дома, а ему уже стало грустно, что он поссорился с соседом. «Ну и черт с ним, с Казаченковым, — думал он, сворачивая к продуктовому ларьку. — Ну и был бы, так что?»

Он взял в ларьке пол-литра и потом долго сидел на берегу, в своей моторке, и пил из горлышка.

Отсюда, с берега, он видел, как вернулся сосед. Через минуту тот вышел из дома и, оглянувшись по сторонам, быстро заковылял по улице, потом скрылся за поворотом.

«Договариваться пошел…» — отметил Сенька и отхлебнул из бутылки.

Назад вернулся Кошелев уже в сумерках. Он сильно покачивался. «Обмывали…» — проницательно отметил Страшников и вздохнул — его бутылка была уже пуста.

На этот раз Кошелев на стал даже заходить в дом. Он сразу направился в сарай и через минуту вышел оттуда с ломиком в руках. Не оглядываясь, направился по тропинке в сторону пустыря.

«Вот и все… — грустно подытожил свои наблюдения Страшников. — Селяви, товарищ Сенька».

Он повертел в руках пустую бутылку и уронил голову.

Странное дело. С самого начала Сенька прекрасно знал, что ни к каким мужикам он договариваться не пойдет, но сейчас, когда время было упущено, ему сделалось досадно и больно.

Пришел на мостки Сашка, девятилетний сын Страшникова.

— Папка, — ковыряя пальцем в носу, сказал он, — мамка тебя прибить сулила.

Страшников тяжело вздохнул.

— Палец сломаешь… — вздохнув, сказал он. — На вот ружье. Снеси домой.

Сашка послушно взял ружье. Постоял еще на берегу, потом, видимо озяб, волоча за собой ружье, побежал вприпрыжку домой.

Зябко стало и Страшникову.

Он медленно встал.

Пошатываясь пошел к дому, но во дворе остановился, наморщил лоб. Махнул рукой и направился к дровянику. Там решил заночевать.

Но возле дровяника он споткнулся о кувалду и, матюгнувшись, поднял ее, чтобы