как чертик на сцене, появляется прямо с улицы, минуя терпеливо ждущую своего помывочного места очередь, прямо с улицы в душевом отделении возникает предприимчивый и быстрый  л и ч н ы й  клиент Прасковьи Кузьминичны, засевая рублевой купюрой вожделенное поле славной пространщицы и будущей тещи.

Ах, не так просто, как пишется, вызревали в сознании Прасковьи Кузьминичны ее каверзные планы. Сколько бессонных ночей и раздумий положила она на их сочинение. Какие труды, уловки, сердцебиения, оправдания потребовались, чтобы воплотить их в жизнь. Любовь, любовь к родному чаду, что же ты делаешь с человеком!

И все же не решилась бы Прасковья Кузьминична на продолжение истории, если бы не вещий сон. Она сразу поняла: отмечена она судьбой как борец. Потусторонние силы ею повелевают. Потому что приснился ей благовещущий ангел в громоздких, наподобие хоккейных, латах, ангел коснулся ее дланью и указал путь: «Твое, Прасковья, дело правое. Борись против мытарей, потому что баня — это современный храм, где все равны. Сопротивляйся, Прасковья, потому что терпишь ты за порядок». Вот так.

Иногда Прасковья Кузьминична гляделась в зеркало. «Свет мой зеркальце, скажи…» Ну такая умильная и добрая бабушка глядела на нее из зеркала, с такими честными, былинными глазами, что Прасковья Кузьминична успокаивалась: разве на такую симпатичную старушку кто-нибудь плохое подумает?

Прасковья Кузьминична предполагала, что после удара стихий — наводнения в подвале, — наверное, на полгодика строительная горячка заглохнет. Доблестный директор вроде собирается жениться, кивает ей уже по-родственному, а ее душевое отделение хоть и со скрипом, с оглушительным шумом воды в водопроводных трубах, с утечкой тепла, но все равно благополучно работает, принося удовольствие и удобства трудящимся, доход в городской бюджет и скромный доходик в ее, Прасковьи Кузьминичны, казначейство. Да и очень уж большой разор был после аварийных работ: полы вскрыты, стены промокли, а вся деревянная обшивка в сауне и в раздевалке разбухла, почернела, а местами и зацвела.

— Не везет этому новому отделению, — публично вздыхала Прасковья Кузьминична, — да и мне не везет, приходится работать в неуюте и антигигиенических условиях, никак душевое отделение не поставят под реконструкцию. Я ведь могу и в горком профсоюза написать.

Но Прасковья Кузьминична — человек дела, она в бане хоть и малый винтик, старая кляча, будет тянуть там, где ее поставили. Вот так она, потирая ручонки, что все ее планы, кажется, осуществились, стали явью, жаловалась-причитала, а сама думала: «Прекрасно. Доход будет по-прежнему регулярно капать, и не один, и не два, и не три месяца. Как строите вы, товарищи строители, народу известно. Стройте, родненькие. А там посмотрим…»

Но будущему нетерпеливому зятьку Кольке Агапову, видимо, эта вялая незавершенка во где стояла, душу жгла — в последний раз упросил, сагитировал он своего дружка, такого же бедолагу, как и сам, прораба Вадика Пронина, и тот, азартный человек, целую свору работяг мобилизовал, сняв их предварительно с внепланового ремонта колхозного рынка, откуда никто добровольно уходить и лезть в подвал не хотел. Все с этими силами Вадик залатал, зачинил, замазал, где надо бетоном залил, зашил деревом, подсушил мощными промышленными фенами, и оглянуться не успели — все готово, сверкает, горит, хоть завтра открывай, если бы… Вот если и была закавыка, то она в столярке, в последней отделочной работе, которую надо было провести в помещениях. Работа на месяц, если хорошо, до пота, одному столяру взяться, и на два, если с прохладцей. И вот когда это все Прасковья Кузьминична увидела, подсчитала, сообразила, то сначала пригорюнилась: все, баста, закончились золотые деньки, пора свертывать предприятие, второй раз телогрейку в слив не запрячешь. А может, придумать что-нибудь новенькое, что-нибудь изобрести выдающееся? А что? Прасковья Кузьминична всю голову сломала, денно и нощно думала, как бы поломать это неправое дело. Ведь недаром ей ангел снился. Неужели не поможет? А тут уже и лес, и доски, вагонку завезли, на полу в подвале, в раздевалке разложили. Спустилась Прасковья Кузьминична вниз, в подвал, пахнет лесной свежестью замечательно душисто, и вокруг всех этих досок пляшет, суетится совсем молодой пацанчик, тоненький, худенький, вроде бы только из ПТУ.

— А ты чего здесь, голубчик, делаешь?

— Да вот прислали стены зашивать, парилку будем отделывать.

— Одного, бедненький? — участливо спросила Прасковья Кузьминична.

— Не одного, а самостоятельно.

— А живешь-то где, у папы с мамой?

— Да нет, в общежитии, я деревенский, здесь после армии.

— Ох, непутевый ты, одинокий ты наш, сиротинушка, — запричитала Прасковья Кузьминична, а в голове у нее в это время забрезжил некий очень коварный план.

«Сиротинушка» очень резво и с невыветрившимся армейским трудолюбием принялся за дело. На следующий день, когда Прасковья Кузьминична спустилась на разведку вниз, то увидела, что все доски у «сиротинушки» уже разобраны и рассортированы, стенки парилки освобождены от старых лесин, инструмент и даже переносная циркулярная пила наготове, блестят в общем, работа кипит.

И тут она, жалостливо, по-матерински взглянув на молодого столяришку, сказала:

— Сынок, ты кушал ли сегодня?

— Некогда мне, мамаша. Шапку схватил да на работу. Вот в час пойду и пообедаю.

— Негоже так, сынок, — очень ласково, ангельски пропела Прасковья Кузьминична, — я вот тебе покушать принесла.

И здесь быстро, как хороший официант, развернула Прасковья Кузьминична принесенный с собой плат, покидала на него аппетитной домашней снеди, а потом откуда-то из складок халата достала и четвертинку.

— Да не пью я, мать, не приучен.

— Рабочий человек, — сказала Прасковья Кузьминична очень рассудительно, — должен пить — это традиция. Мы с тобой, сынок, только пригубим.

— Ну, если пригубим, то можно.

Вот с этого все и началось.

С утра бравый «сиротинушка», которого, как оказалось несколько позже, звали Володей, вовсю вкалывал, раздавался звон циркулярной пилы и электрорубанка а уже часов в одиннадцать Прасковья Кузьминична спускалась, выкроив полчасика у своей душевой команды, спускалась вниз и с ласковыми охами и ахами кормила, а главное, поила Володю.

Процесс спаивания юного «сиротинушки»-столяра происходил с выдумкой и бездной разнообразных ухищрений. Тип оказался к алкоголю довольно стойкий: водку не любил — горькая, в пиве толка не понимал — противно. Но где наша не пропадала! Где не побеждал изворотливый ум Прасковьи Кузьминичны! Она придумывала различные предлоги и события, которые никак не могли пройти всухую. Здесь был и день ангела Володи, и святой Пантелеймон — покровитель столяров и умельцев, и пасха. А советские, а международные, интернациональные праздники! Когда день был свободен от них, на помощь приходил год молодежи, объявленный ЮНЕСКО. Хочешь не хочешь, научишься сначала разбираться, а потом и полюбишь напитки забвения.

В этом вопросе главное — заложить начатки воспитания, потом все само покатится. А чтобы Володе не было скучно одному пробовать