Вот оно. По крайней мере это ты можешь сделать для нее. Я отпускаю руку Наны Бетси и медленно тянусь за телефоном. Крики Митци все еще слышны, и это было бы смешно, если бы не было так грустно. Вяло сопротивляясь, Нана Бетси все же отдает мне телефон.

Я подношу его к уху.

– Алло, Митци? – Я тяжело сглатываю. Нога начинает дергаться. Сердце бешено колотится.

– Это еще, черт возьми, кто? – Митци говорит так, как будто плюется чем-то едким мне в ухо. Я словно ощутил, как под кожей забегали тараканы, а зубы начали гнить с того самого момента, как я услышал ее голос – не голос, а острые смертоносные лезвия. Фоном я слышу музыку или работающий телевизор, а еще какой-то мужской голос.

– Это… Я друг Блейка. Карвер. Лучший друг Блейка.

– Что происходит? Что мама говорит про Блейка? Откуда у нее мой номер?

– Мы позвонили вам… мы позвонили, чтобы рассказать о том, что Блейк погиб в автокатастрофе чуть больше месяца назад. – У меня спазм в горле от попыток сдержать поток слез.

– Что? Не может быть. Это шутка? – Хоть слова и звучат вызывающе, но голос становится тихим, как у ребенка, которому сказали, что его любимую игрушку не починить. Ну, или как у того, кто только что получил пощечину. Что-то подобное слышится и в ее голосе.

Я трясу головой, пока не осознаю, что Митци меня не видит.

– Блейка больше нет. Похороны уже прошли. Нана… ваша мама пыталась найти вас, но не успела. Мне… Я сочувствую. Очень. Она хотела рассказать вам раньше.

– Нет, – говорит Митци все таким же тихим голосом. – Я тебя даже не знаю. – Опять слышится голос мужчины, на этот раз ближе.

– Соболезную. – Мой голос дрожит.

– Боже-е-е-е, не-е-е-е-ет! – Ее плач быстро превращается в нечленораздельный, нарастающий крик.

Приходится убрать телефон от уха. Митци сквозь слезы все повторяет: «Дай ей трубку. Дай ей трубку. Это ее вина. Она его забрала. Я должна ей сказать. Дай ей трубку. Дай ей трубку. Это она виновата. Из-за нее он мертв. О боже мой, боже, боже! Я не могу… не могу. Боже!».

– Нет, – говорю я со всей возможной сталью в голосе, которую смог собрать. – Я не дам ей трубку. Вы будете кричать на нее.

Нана Бетси поднимает голову и тянется к телефону, но ее слабой попытки недостаточно, чтобы его забрать. Митци задыхается от всхлипов, так что я заполняю молчание.

– Она не виновата. Никто не… Я виноват. Это моя вина. Кричите на меня. Давайте. Кричите. Это моя вина.

– Из-за тебя он пострадал. Ты не смог его уберечь, – воет она.

– Я знаю. – Из глаз у меня хлынули слезы. – Мне жаль.

И тут что-то во мне щелкает. Вспыхивает и разгорается пламя гнева, и я чувствую, что сейчас скажу что-то такое, о чем потом пожалею. Но, к сожалению, я уже начал привыкать к этому.

– Ваша вина тут тоже есть. Вас рядом с ним не было. Вас даже на похоронах не было. Только благодаря вашей матери у него была хорошая жизнь. У него были друзья и люди, которые его любили. Вы должны быть ей благодарны. Я…

Связь оборвалась, и единственный звук, который я слышу, – это тихий плач Наны Бетси. Я медленно опускаю телефон на стол и чувствую себя так, будто меня избили палками, пока я висел в мешке на ветке дерева.

– Я собирался дать вам телефон, но не хотел, чтобы она вас в чем-либо винила. Не ожидал, что она повесит трубку.

Она качает головой.

– Спасибо, что рассказал ей.

Только сейчас я понимаю, что в какой-то мере признался Митци во время разговора. Думаю, так больше делать не стоит. Хотя сейчас мне наплевать – пусть попробуют ее найти для начала. Если судить по голосу и звукам, я даже не уверен, что она переживет следующие двадцать четыре часа. Ну или пусть уже распнут меня наконец. Хоть какое-то было бы облегчение.

Нана Бетси выглядит опустошенной. Кажется, ей даже голову поднимать тяжело.

– Я совсем вымоталась. Больше ничего не осталось.

– Я пойду. – Я делаю шаг к двери.

– Блэйд, изобразишь для меня еще кое-что?

– Да.

– Позволь по-настоящему попрощаться с Блейком.

– Хорошо. – Я собираю волю в кулак.

Она встает и смотрит мне в глаза.

– Блейк. Я люблю тебя и любила каждый день, проведенный с тобой. Все они в моем сердце. Когда-нибудь, когда прогремят трубы страшного суда, я смогу снова тебя обнять. – И она обнимает меня.

У меня перехватывает горло, и я молчу.

После долгой паузы она заговаривает первой.

– Надеюсь, ты согласен, что это был достойный день прощания.

– Согласен.

– Блейк был прекрасным мальчиком, и я буду по нему скучать.

– Я тоже буду скучать.

И я ухожу.

* * *

Мои родители смотрят телевизор в спальне. Я не стал особо рассказывать им о том, чем сегодня занимался. Поминальный день для Блейка был только для нас с Наной Бетси.

Зайдя к родителям, я обнимаю их, обнимаю дольше обычного, а потом говорю, что люблю их. Они спрашивают, как я провел день, и я отвечаю, что слишком устал и не хочу об этом говорить. Расскажу им в другой раз.

Я плюхаюсь на кровать, пишу Джесмин и спрашиваю, может ли она говорить.

Пока жду ответа, новые воспоминания занимают место тех, от которых я избавился.

Сегодняшний день был в каком-то смысле катарсисом. Как, например, мощный рвотный позыв. Ощущение не из приятных. Но от чего-то очищает.

– Новые очки? – говорю я. У доктора Мендеса очки в черной круглой оправе.

– И да и нет. Нет, потому что эта пара у меня уже давно. Да, потому что я постоянно покупаю новые очки, которые мне не нужны. Я покупаю их так же, как некоторые женщины покупают сумки или обувь.

– Моя подруга Джесмин сказала бы, что это сексизм.

Доктор Мендес уступчиво кивает и улыбается.

– И она была бы права. Нужно исправляться.

– Я никому не расскажу.

Он снимает очки и смотрит на свет, проверяя чистоту линз.

– Забавно, но когда я надеваю новые очки, мир вокруг нисколько не меняется. Изменения я вижу только когда смотрю в зеркало.

Я дотрагиваюсь указательным пальцем к кончику носа.

Он смеется.

– В точку.[8] Справедливо. Если я скажу, что не хотел говорить как типичный психиатр, ты мне поверишь?

– Я думаю, это было бы трудно. Все-таки это ваша работа.