— У вас потрясающий дед, — сказала Лидия, когда они вошли влифт. — Просто необыкновенный.

— Совершенно необыкновенный, — согласился Шубин судовольствием. — Ему восемьдесят шесть лет, он недавно прочитал Лимонова исказал: “Много вздору пишет!”

Лидия засмеялась:

— У меня тоже была чудная бабушка. Совсем простая. Добрая,умная и совсем простая. Когда она умерла, оказалось, что именно на ней все идержалось. Ее не стало, и родители в тот же год развелись. Мне быловосемнадцать лет.

— А мои родители развелись, когда мне было восемнадцатьдней. Или около того. — Он улыбнулся. — Мне повезло.

— Повезло?

— Мне не пришлось пережить это, когда я уже был… в сознаниии начал что-то понимать. Меня дед вырастил. А мне на Димку всю жизнь былонаплевать…

В молчании они дошли до машины.

— Бросьте вы, — осторожно сказала Лидия. — Сколько у вас летразницы?

— Двадцать, — ответил он злобно. — Двадцать лет у насразницы. Так что, милая барышня, мне даже придумать нечего в свое оправдание.Пропал бы пацан, если бы не этот хренов маньяк, которого он хотел наказать, ине девушка Лиза, которая мне позвонила. Теперь он эту науку на всю жизньзапомнит, а я всю жизнь буду думать, что было бы, если бы я тогда телефон невключил, который дед выключил…

Лидия посмотрела на него сбоку. Вид у него был удрученный.

— Слушайте, Егор, — вдруг спросила она, — а у вас очки что,совсем без диоптрий?

— Что? — Он изумился до такой степени, что даже засмеялся. —Очки?

— Зачем вам очки? — повторила Лидия. Этот вопрос не давал ейпокоя. — Дураку ясно, что зрение у вас стопроцентное. Это я точно знаю какпожизненный очкарик. Так зачем?

— Очки придают мне интеллигентность и стильность, — ответилон и покатился со смеху. — Ясно вам?

Он так хохотал, что Лидия тоже засмеялась. Больше отудивления. Егор Шубин, оказывается, умеет смеяться.

— Когда вы в этих очках, на вас страшно смотреть, не то чтос вами разговаривать, — произнесла она скороговоркой. Ночь и только чтопережитое создавали иллюзию странной близости. Конечно, утром эта иллюзияисчезнет без следа, но сейчас она была такой реальной, и Лидии показалось,будто она все что угодно может сказать этому человеку, который так ей нравился.

С самого начала нравился.

С того самого момента, когда она выскочила из кустов емунаперерез, а он сказал: “Пресса всегда появляется неожиданно”.

Или даже раньше, когда он так холодно и умопомрачительновежливо разговаривал с ней по телефону.

— Да, — согласился он, — это у меня получается очень хорошо.Вернее, до последнего времени получалось. Это очень удобно — когда тебя всебоятся и никто с тобой не разговаривает просто так.

— Неужели?

— Это экономит массу времени. Впрочем, очевидно, проблем современем у меня больше не будет.

Лидия промолчала. Это был совсем другой разговор. Проблем современем у него не будет потому, что она, Лидия Шевелева, лишила его работы.

Она смотрела, как медленно поднимаются вверх гофрированныегаражные ворота.

Может или не может быть, чтобы все содержащееся в техдокументах было неправдой? Если может, тогда он должен немедленно подавать нагазету в суд и в редакции должно начаться служебное расследование. Если онвыиграет дело, редакция принесет свои извинения, возможно, заплатиткомпенсацию, опубликует опровержение и… И все. На работу Егор Шубин никогда невернется. Никому не нужен юрист с подмоченной репутацией. Однако он человек,много лет проработавший в опасной близости к такой закрытой, сложной имогущественной персоне, как Тимофей Ильич Кольцов, который вряд ли отпустит навольные хлеба проштрафившегося юриста.

Как говорил в каком-то фильме Ален Делон, “он слишком многознал…”.

У Лидии вдруг волосы на голове зашевелились, она дернулась вкресле, как будто ее кольнули в бок, и сунула руки в карманы.

— Куда? — спросил Шубин.

— В Архангельский переулок, — ответила она машинально. —Слушайте, Егор, а что вы собираетесь делать?

— В каком смысле?

— Ну… — Она не знала, как это сказать. — Ну теперь, когда увас… стало так много времени…

— А-а, — протянул он. — Вы решили раскаяться в содеянном?

— Нет, — решительно ответила она. — Просто еще утром я быласовершенно уверена, что вы подлец, а сейчас я… ни в чем не уверена!

— Что так? — Его тон не нравился Лидии. Его тон был простоужасен, но ей не хотелось обращать внимание на тон.

— Мне понравился ваш дед, мне понравился ваш брат, мнепонравился ваш друг и то, что вы… сами полезли в этот подвал.

— Я полез в этот подвал сам только потому, что в этой странея умею делать такие вещи лучше всех. Я, Заяц и еще человек шесть. Причем именнов таком порядке. Ясно? — Он посмотрел так, как смотрел когда-то, будто он былвсе еще тот Егор Шубин, а она просто навязчивая журналистка. — Так что невыстраивайте никаких героических образов, чтобы потом не разочароваться. Еслибы я не умел этого делать, я бы попросил кого-нибудь, кто умеет.

— Вы виделись сегодня… или когда там… вчера с Леонтьевым?

— Виделся, — согласился Шубин. — Он меня выгнал, пригрозилохраной и еще бог знает чем и никаких бумаг мне, конечно, не показал.

— Были не только бумаги, — быстро сказала Лидия. — Была ещекассета.

— Какая кассета?! — изумился он.

— Обыкновенная аудиокассета. Кажется, “Сони”, — ответила онараздраженно. — Мне положили ее в почтовый ящик. На ней была запись вашеготелефонного разговора как раз относительно фирмы “Континенталь”. Никакойконкретной информации, но вы несколько раз ее упомянули. И призывали вашегособеседника быть осторожнее.

— Подождите, — изумился Шубин и съехал к обочине. — Я просилкого-то быть осторожнее?!

— Да, да! — подтвердила она, раздражаясь все больше ибольше. Ей казалось, что она выдает профессиональные секреты, подставляетЛеонтьева, главного и вообще всю свою работу только из-за того, что в пятьчасов утра она неожиданно поняла, что ей нравится Егор Шубин. — И голос, междупрочим, совершенно определенно ваш. Его ни с чьим другим не спутаешь…

— Но в вашей статье не было упоминания о кассете!

— Леонтьев сказал, что пленка — это никакой не документ иссылаться на нее нельзя. Но она… как бы совершенно убедила нас в том, чтодокументы подлинные.