— Егор Степанович, вы просили напомнить, что в четыре часа увас совещание с начальниками отделов, а в шесть Муромцев из Министерстваюстиции.

Егор с раздражением посмотрел на селектор. Зачем он собираетэто совещание с начальниками отделов? О чем они будут совещаться? Хоть бы ктонапомнил ему, что это за совещание такое и зачем ему понадобилось его собирать!

Он откинулся в кресле и потер глаза под очками.

— А вы не знаете… — начал он, поддавшись порыву, ноостановился. Не спрашивать же в самом деле у собственной секретарши, какогочерта он назначил это совещание!

— Да, Егор Степанович? — спросила секретарша из селекторатаким угодливо-сладким голосом, что у него даже зубы заболели. Почему он ее неувольняет, когда она его так бесит?!

Из человеколюбия, вот почему, решил он внезапно. Побегалнеделю без работы и без надежды на нормальную жизнь, вот теперь и… неувольняет.

Чтобы понять другого человека, нужно ненадолго влезть в егошкуру…

— Ничего, — буркнул он и нажал кнопку отключения громкойсвязи, но через несколько минут, только он вчитался в бумаги, селектор сновапризывно хрюкнул, требуя его внимания. — Ну что еще?

— Егор Степанович, — проговорила секретарша виновато, — язабыла сказать… Из приемной Тимофея Ильича сообщили, что он улетает не впонедельник, а вечером в четверг, и вы соответственно тоже…

— Замечательно, — пробормотал Егор, — узнайте хоть, какаятам погода в этой Женеве.

— Хорошо, Егор Степанович, — быстро ответила секретарша иотключилась.

Он снова накинулся на работу, которой за время егоотсутствия накопилось какое-то совершенно неправдоподобное количество. Он дажепредставить себе не мог, что неделя — это так много. Или у него просто оченьплохо организованные сотрудники, которые без него ничего не могут?

И дома все не слава богу.

Любимый братец объявил, что в институт он больше не пойдет,потому как понял, что это совершенно “не его”, а станет заниматься бизнесом. Ауж позанимавшись немного, он поймет, чему должен учиться.

Идиот, сопляк…

Дед, конечно, моментально прикинулся больным и немощным, илекарство от его немощи было только одно — Димкино возвращение в институт, кудатот возвращаться не собирался.

Вчера позвонила Лидина мамаша и полвечера продержала Лидию утелефона. Егор в конце концов вышел из себя, взял параллельную трубку, послушалмамашины выступления на том конце провода, а потом предложил ей пересмотретьсвою жизненную позицию и перестать кривляться. Мамаша стала всхлипывать, Егортрубку положил, и после этого у них с Лидией вышла почти что ссора.

— Зачем ты вмешиваешься! — кричала она. — Я же не вмешиваюсьв дела твоей матери!

— Ты вполне можешь в них вмешиваться, — отвечал он, — нослушать твою мамашу и оставаться в здравом рассудке просто невозможно.

— Ну и не слушал бы! Она же не тебе звонила!

Кроме того, оживились все остальные родственники, впавшиебыло в столбняк во время его короткой опалы. Всем срочно понадобилась егопомощь, а некоторым еще и разъяснения по поводу Лидии. Большинство выражало вее адрес праведное негодование и осторожное любопытство. Негодования былобольше. Всех очень волновал вопрос: что будет с ними, если Егор вдругобзаведется собственной семьей.

Егор улыбнулся, рассматривая какие-то бумаги.

Все оказалось так просто. Даже проще, чем он думал.

Она осталась с ним, в его квартире, в его постели, и он дажевыдал ей из личных запасов брелок, открывающий гаражные ворота. Этот брелок былкак бы обещанием, что она никуда от него не денется. И каждый день, возвращаясьдомой с работы, он будет заставать ее в кухне с чашкой чая, о которую онавсегда задумчиво греет руки, или в собственном кабинете за компьютером средиразложенных бумаг, или на полу в гостиной, где они с Димкой по секрету от деда,который не выносит карт, играют в дурака, делая вид, что играют в шахматы.

У Егора все никак не получалось сказать ей что-то такоеважное, главное, что навсегда определило бы их отношения, назвать словами тотсамый новый молекулярный порядок, в котором он теперь жил.

Он терпеть не мог слова “отношения”… Он задумчивоперелистнул страницу. Столько работы, а он думает неизвестно о чем да к тому жев Швейцарию лететь придется на целых четыре дня раньше запланированного срока!

Ночь они провели просто замечательно, а утром Лидия, так ине простившая ему вмешательства в ее личные дела, была холодна и независима,уехала еще до того, как он допил кофе, и целый день не звонит, черт бы еепобрал. Словно отвечая на его мысли, затихший было селектор снова ожил, и Егорзлобно посмотрел на него.

— Егор Степанович, — пропищала секретарша, — Лидия Шевелева,газета “Коммерсант”, на второй линии. Будете разговаривать?

Шубин снял очки и осторожно положил их на бумаги. Иоткинулся на спинку кресла. И пристроил ноги на шаткий компьютерный столик.

— Давайте, — приказал он, чувствуя, как на лице сама собойвозникает блаженная идиотская улыбка. — Давайте мне Лидию Шевелеву из газеты“Коммерсант”.

Улыбаясь этой самой идиотской улыбкой, он услышал, кактеплый коньячный голос произнес ему в ухо:

— Привет.

И тогда, продолжая улыбаться, он сказал то, что ему так давнохотелось ей сказать, но почему-то не получалось и получилось только сейчас:

— Я тебя люблю. Слышишь?