– Прости меня, Тейлор Маркхэм. – Я не успела спросить, откуда он знает мое имя и за что я должна его простить. Он добавил: – Позаботься о моей девочке.

А потом велел мне закрыть глаза. Наверное, именно с тех пор я боюсь это делать.

Наконец мы приходим к соглашению насчет клуба и за неделю до отъезда кадетов устраиваем открытие. Меня все это предприятие не слишком увлекает. Полны энтузиазма только Бен, Энсон Чои и братья Маллеты, которые постоянно тусили вместе, делая вид, что они рок-группа.

Поразительно, что мы все же смогли договориться, поэтому, пожалуй, нам есть что отметить. Вот только мы не умеем. По тридцать человек от каждой фракции, всего девяносто, стоят, глядя друг на друга, не зная, что сказать. В клубе есть сцена, автомат с напитками, несколько столов и стульев, но больше ничего. Никакой индивидуальности. Никаких разговоров. Никакой атмосферы. Nicht. Nix.

Раффи стоит рядом со мной, сочувствуя, и впервые мне хочется, чтобы кто-нибудь развязал драку, чтобы тут не было так тихо. У противоположной стены стоит Григгс, как обычно, с каменным лицом, а остальные кадеты топчутся вокруг него. Один из них даже держит в руках шахматную доску, как будто его оторвали от игры и пригнали сюда. В другом углу сидит Сантанджело со скучающим видом, несмотря на то, что его подружка буквально висит на нем. Ну а я затылком чувствую, что Ричард сзади прожигает меня взглядом, как будто я лично создала для него этот ад.

Но потом я встречаюсь взглядом с Григгсом, он смотрит на меня, и я понимаю, что он чувствует. Я в восторге от этого взгляда. Внезапно мне хочется закричать, чтобы все услышали: «Все эти территориальные войны – это игра. Они любили друг друга!»

Вместо этого я поворачиваюсь к Раффи.

– Видишь парня рядом с Джоной Григгсом? – спрашиваю я. – Это их чемпион по шахматам. Похоже, его невозможно победить.

Она смотрит нам меня, и ее взгляд говорит: «И что?»

– Да ладно! – встревает Ричард.

– Это правда. Григгс говорит, он просто монстр, и они уделали все профильные школы в Сиднее.

– А знаешь, что я слышала? – подхватывает Раффи. – Он считает, что никто из местных не способен победить шахматиста из Сиднея.

Ричард бросает злой взгляд на паренька, и я вижу в его глазах вызов.

– Было бы здорово, если бы кто-нибудь сбил с него спесь, – вздыхаю я и направляюсь к Григгсу.

Он отлипает от стены, пока не зная, чего от меня ждать, но его лицо выражает облегчение.

– Что? – говорит он.

В его глазах читается уязвимость, и я чувствую, что наш последний разговор стал для него не меньшим потрясением, чем для меня. Мне так многое нужно ему сказать, но в итоге я предпочитаю не рисковать и поговорить об этой жалкой вечеринке. Я наклоняюсь к нему, стараясь, чтобы это не выглядело как совсем уж дружеское поведение.

– Это провал, – шепчу я.

– Да уж, бывало и получше. – Он освобождает для меня место между собой и шахматистом, и я чувствую, как наши пальцы слегка соприкасаются, но никто из нас не отодвигается.

– Видишь парня, которому ты врезал недавно? – говорю я чуть громче. – Он наш чемпион по шахматам. Считает, что никто не может его обыграть.

Он смотрит на меня, и его взгляд говорит: «И что?»

– Да ладно! – доносится до меня голос парня с шахматной доской.

– Чистая правда. Он просто монстр, и его команда победила все школы на региональных соревнованиях.

– Он такой хвастун, – подхватывает Григгс. – Чои слышал, как он утверждал, что ни одна школа из Сиднея не сможет уделать ни его, ни его команду.

Парень с шахматной доской бросает злой взгляд на Ричарда, и я вижу вызов в его глазах. Он отходит от нас и встает с какими-то еще ребятами, которые вслед за ним переводят взгляд на Ричарда.

– Думаю, я бы уделала их всех, – тихо говорю я Григгсу.

– Ты играешь в шахматы?

– Да я его с закрытыми глазами обыграю. Почему, ты думаешь, Ричард так меня ненавидит?

– Потому что ты его заводишь, и его бесит, что он совершенно не заводит тебя, – отвечает Джона, поворачиваясь ко мне.

– Откуда ты знаешь? – ухмыляюсь я. – Ну, что он меня не заводит?

Он смеется. Все вокруг на нас смотрят.

– Как думаешь, что случилось бы, если бы мы поцеловались прямо здесь, прямо сейчас? – спрашивает Григгс, пряча руки в карманы штанов цвета хаки и глядя на меня с ответной усмешкой.

– Думаю, начался бы бунт.

– Ну, ты же меня знаешь, – говорит он, наклоняясь все ближе ко мне. – Именно это я делаю лучше всего.

Сантанджело подходит к нам раньше, чем Григгс успевает окончательно сократить дистанцию, и оттаскивает его от меня.

– Вы свихнулись, ребята? – недовольно спрашивает он.

– Это называется мирное сосуществование, Сантанджело. Попробуй, и если получится, может, тогда с Израилем и Палестиной тоже прокатит, – заявляю я, бросая ему его собственные слова.

– Это не мирное сосуществование. Это худшая идея в моей жизни. Все только мучаются здесь.

– Я нет, – говорит Григгс. – Все просто. – Он подзывает нескольких кадетов и знакомит меня с двумя. – Эти сторожили заложниц, – сообщает он.

Сантанджело, похоже, уже с ними знаком. Несколько горожан, которых я помню по дню рождения, подходят к нам и жмут руки Григгсу и его ребятам.

В толпе я вижу Трини с Дарлинга и машу ей, чтобы подошла. Она как будто сомневается, так что я подвожу двух кадетов к ней.

– Эти ребята заботились о нашей троице из седьмого класса, – объясняю я, глядя на них с несколько преувеличенной благодарностью. – Готовы были защищать их ценой собственной жизни.

Мальчики одновременно краснеют.

– Григгс говорит, что не спит ночами, думая, как напугал бедных девочек, – добавляю я, глядя на Джону.

Трини и ее подружка поражены такими новостями, а Григгс просто пожимает плечами.

– Полагаю, это вас надо благодарить за то, как стойко они держались в такой тяжелой ситуации, – тонко льстит он, сопровождая слова обезоруживающей улыбкой.

Девушки сияют.

– Мы воспитываем всех в строгости и справедливости. Хотите познакомиться с остальными старшеклассницами с нашего факультета? – спрашивает Трини у двух кадетов. Они кивают, а к ним присоединяются еще пять-шесть ребят.

– Нас уже просто тошнит друг от друга, – признается нам Григгс, глядя на своих орлов, которых знакомят с девушками с Дарлинга. – Всем просто не терпится поехать домой.

Я смотрю на него и чувствую, как внутри все сжимается. Через десять дней я уже больше не увижу Джону Григгса. Никогда. Он смотрит на меня так, будто знает, о чем я думаю.