— Это опасные мысли, Кристофер, которые приводят к опасным выводам, — тихо отчеканил маг. — Стоит ли игра свеч?

От одного звука его голоса сознание уплывало куда-то, словно от дымного глотка опиума или крепчайшего алкоголя.

— Подобно древнему дракону, милорд, вы говорите сегодня загадками, — повинуясь взятому им тону, церемонно отозвался Кристофер, отступая на такой же крохотный шажок. — Осмелюсь ли я разгадывать их?

— Если осмелишься, ответы останутся меж нами, — ласково посулил лорд, предостерегающим жестом запрещая двигаться. Фаворит его послушно остановился. — Так какие же тени скрываются в твоей душе?

Правитель стоял лицом к террасе. В глазах его отражались полные луны — слишком томные для невинной весенней ночи.

Премьер не успел ничего произнести. Любые сомнения разбивались как волны об острые камни этих глаз.

С острых камней беспомощно опрокидывается он в лунные озера, захлебывается чернильной, чуть кровавой водой. Едва впустив, полынья немедленно стягивается, смерзается прямо у него над головой, отрезая пути отступления. Здесь царит зима.

А бледные луны всё так же искрятся, беззаботно покачиваются в ночной воде, горные озера заполнены до краев пронзительной, сводящей зубы свежестью. Жестокая судорога жгутом скручивает конечности одинокого пловца, готового пойти ко дну.

Мгновение не застыло, но растянулось, продолжая длиться и длиться, и казалось, не прервется уже никогда.

Намотав на руку статусную ленту, правитель вынудил молодого аристократа склонить голову и проследовать вглубь комнаты, на коротком поводке утягивая на соблазнительно прикрытое полупрозрачным балдахином ложе.

Кристофер молча потянул за витой шнурок, позволяя плотному внешнему пологу упасть. Глава службы ювелиров не имел привычки опускать его, так как питал неприязнь к замкнутым пространствам, напоминающим клетки, но сегодня это показалось ко времени. Завеса из нанизанных на нити бусин отозвалась деликатным шорохом, смыкаясь за его спиной, и, поймав многозначительный кивок правителя, аристократ шагнул за ним в муслиновое облако внутреннего полога. Не чинясь, милорд уселся на край широкой кровати, прямо в ворох смятых бессонницей серебряных простыней. Разумеется, премьер не смел заходить так далеко и почтительно опустился на пол подле его стоп, замерев, точно под гипнозом.

Положив ладонь на затылок, беловолосый принудил его податься навстречу — и по-хозяйски уложил голову приближенного себе на колено. Унизанная перстнями рука лениво коснулась щеки, по скуле соскользнула под подбородок, заставляя поднять на него глаза и постоянно искать зрительного контакта. Добившись этого, узкая длань лорда продолжила было свое самовольное путешествие, медленно очерчивая грациозную линию шеи, но там и остановилась: пальцы властно оплели горло.

С совершенно обыденным видом проделав всё это, заклинатель опустил на свою жертву нечитаемый взгляд, ощущая, как пульсирует под его пальцами кровь, как движется сильно и ритмично, разнося по важнейшим артериям гулкие, встревоженные удары сердца.

От этого взгляда Кристофер вздрогнул, как от разряда электрического тока, так и не сумев удержать судорожный, прерывистый вздох, — словно опасался, что воздуха может не хватить. Голова слегка закружилась. Но, принужденный к неудобной позе, он продолжал всё так же преданно глядеть в глаза своему божеству и не мешал тому смаковать ничем не разбавленную медовую сладость власти. Такую приторную что, в конце концов, она начинала горчить, и щипать язык, и холодить нёбо… и, черт возьми, бесстыже пьянить их обоих.

Как известно, лорд-защитник питает слабость к тотальному контролю, а значит, следует удовлетворить его особые пристрастия. Все эти правоподтверждающие жесты — их нужно просто стерпеть. Хорошо изучив характер своего высочайшего повелителя, Кристофер не питал излишних иллюзий: тот всё равно сделает с ним, что хочет, возьмёт своё — угрозами или силой, так почему бы не отдать ему это по доброй воле, сохранив достоинство? Лошадь можно заставить слушаться словом или кнутом: так или иначе, итог один. Разве не закономерно при таком раскладе желание подчиниться?

Кристофер боялся кнута и предпочитал не доводить дело до насилия. Лишние слова, метания, крики — сопротивление может только раззадорить. Сопротивление вынудит правителя впасть в раж и наказать его, как наказывают шпорами непонятливое животное. Как жестоко наказывает он за малейшую провинность всех, кто по долгу службы имеет с ним дело, держа в ежовых рукавицах весь высший свет Ледума.

Премьер же должен выполнять свой долг безупречно, быть источником удовольствия, а не раздражения. В конце концов, его должность предполагает такие обязанности.

Однако, дышать становилось всё труднее, перед глазами уже расплывались разноцветные пятна. Хоть лорд-защитник и едва сжал пальцы, а рука его была тяжела.

Хвала богам, правитель хорошо знал, как далеко может зайти. Не дожидаясь, пока приближенный на его руках потеряет сознание от недостатка кислорода, заклинатель разжал хватку. Кристофер тут же низко опустил голову, скрывая сбившееся дыхание и невольно охвативший сердце страх. Страх, мелькнувший в прозрачных глазах слишком отчётливо, чтобы правитель мог его не заметить.

Но лорд не остался равнодушным, проведя это маленькое испытание смирению: безропотное принятие его воли наполнило душу ни с чем ни сравнимым удовольствием.

— Мой повелитель, — чуть слышно обратился глава службы ювелиров, с усилием выровняв наконец дыхание. — Дозволено ли вашему покорному слуге дотронуться до августейшего лорда-защитника Ледума?

Конечно, для этого следовало испросить разрешения. Одно дело, когда правитель касается сам или приказывает сделать что-то — подобное считалось выражением милости и расположения, получив которые, полагалось выразить благодарность и не просить большего. Совсем другое дело — проявить собственную инициативу. Этакая дерзость была, естественно, строго запрещена и в обычной обстановке предусматривала высшую меру наказания.

— Да, — кажется, правителя позабавила столь официально оформленная просьба — в условиях столь вызывающе неформальных. В ответе его прозвучала улыбка. О, как хотел бы Кристофер на самом деле увидеть эту улыбку, вызвать ее, но жестокие, бледные линии губ складывались в лучшем случае в усмешку, а обыкновенно — в усталую или недовольную гримасу. — Я дозволяю.

Впрочем, всё же знал он один проверенный способ заставить эти губы расслабиться.

— Счастлив служить милорду.

С восторгом и страхом ребенка, которому выпал шанс погладить дикого зверя, он немедленно воспользовался разрешением, оставляя на белых одеждах длинные дорожки поцелуев.

Лорд Эдвард чуть переменился в лице. Он снова удивлен смелости и порывистости начатой с ним игры. Подумать только, на коленях перед своим божеством — но на лице столько подлинного, природного достоинства, столько гордой красоты, что чистым поклонением этим хотелось любоваться, как произведением искусства, как дорогим украшением.