Что и говорить, царственная манера держаться — заслуженное наследство древней крови. В эту самую минуту правителю вдруг вспомнился отдаленный предок молодого аристократа, благородное лицо которого уже почти истерлось из памяти.

И кто бы мог предположить, что так причудливо свяжутся нити судьбы.

Кристофер действительно знал толк в удовольствиях: в тех из них, которые можно было купить. Для лорда он мог бы восстановить в памяти и воспроизвести любое обслуживание, с каким ему доводилось сталкиваться в клубах развлечений, любую изощренную технику… но всё казалось не тем, что нужно. Никогда прежде не случалось ему так по-настоящему интимно, так доверительно касаться кого-то — руки подрагивали. После бешеного галопа его бедное сердце замерло и, кажется, пропускало удар за ударом.

Правитель и сам был более чем искушен: вряд ли стоит рассчитывать удивить его чем-то, помимо искренности. Подумав о тех людях, что угодливо раздвигали перед лордом Ледума ноги, Кристофер почувствовал болезненный укол ревности и презрительно поджал губы. Их было немало, но всех влекло высокое положение, титул, а не подлинное величие личности.

Нечасто возможно оказаться так близко к лорду-протектору. Пользуясь моментом, премьер позволил себе осторожно всмотреться в строгий лик своего божества: агрессивная красота его пронзала сердце, как клинок. Породистые, чёткие линии скул, непроглядно-черные глаза, подобные черным звёздам. Волосы смутно мерцают в темноте, прозрачные, как лёд, чистые, словно белая яшма. Драгоценные волосы, до которых так хотелось дотронуться, но Кристофер знал, что подобное недопустимо: ему никогда не позволят подняться с земли и протянуть к ним руки.

Лорд Эдвард задумчиво поглядел на своего фаворита. О боги, да мыслима ли вообще подобная деликатность, будто тело его — святыня из хрусталя? Однако, новизна впечатлений неожиданно захватила и увлекла. Никогда не думал правитель, что столь невинные прикосновения и поцелуи сквозь одежду могут ощущаться настолько бритвенно остро, настолько чувственно и нежно. Наверное, дело здесь было не форме, а в содержании.

…Первое робкое тепло ненароком просочилось в безупречную белизну дня. Кажется, хрупкая весна оказалась сильнее зимы, лютой, казавшейся бесконечной зимы, конец которой все-таки пришел.

И прожита эта зима, прожита до самой последней минуты — он больше не войдёт в неё. Старый лед ломался, трескался и сходил; постепенно стаивала стылая корка, незаметно утекала в песок.

На поверхности ледяных озер показались остовы давно утонувших кораблей.

Сердце, подобное омуту со стоячей водой, сердце, которое не назовешь чутким… сердце, скованное холодом, вдруг всколыхнуло застенчивое дыхание весны.

Вот уже двадцать лет нет Лидии. После смерти примы не думал он, что с тем же чувством сможет на кого-то другого надеть статусную черную ленту.

Он ошибался.

В груди сделалось тесно: будто шевелится внутри какое-то неясное, смутное волнение. Не от плотских ласк, пусть и изысканных, не от того, что он может телесно обладать этим удивительно красивым человеком. Премьер отличается исключительной красоты наружностью, с этим не поспоришь. Но людей — и нелюдей — что принадлежат ему, было достаточно в большом Ледуме; среди них несложно найти и лицом привлекательных настолько, чтобы удовлетворить самый взыскательный вкус и любовь к прекрасному. Здесь же таится нечто другое, будто выходящее за пределы потребностей тела. Что-то, наполненное иным цветом, окрашенное в иной тон. Как глоток терпкого вина посреди унылой трапезы, как неожиданный яркий штрих в бесцветной серости зимы.

Привычная плотская любовь, преходящее увлечение, порыв… забава?.. нет, он был намного больше всего этого.

На протяжении многих десятилетий лорд-защитник Ледума получал от подданных один только страх — и устал питаться этим холодным страхом.

Страх тянулся ему вослед длинным тяжеловесным шлейфом, липкой паутиной чужих переживаний, мыслей, слов, которые тысячи и тысячи людей день за днем устремляли к нему, как молитвы. Все эти беспрерывные эманации мало-помалу изменили природу беловолосого заклинателя, изменили саму его ауру, сделав ее формы необыкновенно острыми и устрашающими.

Подобно живому божеству, подобно древнему дракону, правитель вкушал нектар человеческого поклонения и в конце концов сделался его заложником. Отныне одно только появление лорда-защитника Ледума вселяло ужас в сердца, и те вновь и вновь отдавали эмоции, питая его той же самой энергией: страх перед ним нарастал, как снежный ком.

В целом, правитель отнюдь не был против такой мощной подпитки. Но как же тягостна, как удушлива темная энергия страха.

Конечно, Кристофер тоже боится его, но не только страх стынет в прозрачных глазах. Вкупе с привычным страхом в сердце аристократа как будто дышит какое-то трогательное, кроткое доверие. Доверие, которое отчего-то хочется оправдать. Хоть в глубине души лорд Эдвард и знает, что не сумеет этого: ненавидя постылую энергию страха, он уже не может на самом деле без нее обойтись.

И разве не прекрасен Кристофер даже в своём страхе, являя собой образец безупречной преданности?

По широкому поясу из белой парчи вьется узор серебра. Уже принявшийся было развязывать его молодой аристократ вдруг замер на середине движения — на бледном лице проступил тревожный румянец. Как этим тугим поясом, сердце его было связано красивым, счастливым послушанием. Но правитель спросил, какие тени скрываются в его душе, а он ничего не ответил. Был ли то риторический вопрос?

Кристофер и вправду желал бы, чтобы меж ним и его лордом не было впредь никаких недоговоренностей. В этот самый миг аристократ готов был открыть всё, что есть у него на сердце, поведать без утайки все секреты, которые только спросит с него его покровитель.

Видят боги, он больше не хотел хранить секреты.

— Милорд, могу ли я отнять несколько минут вашего внимания? — не выпуская из рук серебряный пояс, приглушенно обратился глава службы ювелиров. — Мне нужно признаться вам кое в чем.

Лорд Эдвард вздрогнул: в такой момент Кристофер собирается пуститься в какие-то таинственные откровенности?

Ох и неприятные же ассоциации рождало у него это нежелательное намерение. Практически дежавю: помимо воли всплыл в памяти давний неловкий разговор с Лидией, начинавшийся точно так же, один в один. Из-за чертовых белых одежд он что, похож на священнослужителя былых времен? Почему всех так и тянет исповедоваться в грехах, которых он вовсе не желает знать?

Как ни крути, а ничего хорошего из этого отродясь не выходило. Излишняя честность — опасна и достойна только сожаления.

— Довольно с меня признаний, — раздраженно пробормотал заклинатель и, протянув руку, просто-напросто запечатал собеседнику рот.

Тотчас распознав пролившийся в словах холод, аристократ поступил, как и полагается превосходно вышколенному слуге: заметив перемену в настроении гостя, он заметно упал духом, но не посмел настаивать. Однако, неприязненная реакция лорда определенно спасла его от рискованной тяги к искренности, свойственной многим возвышенным натурам и погубившей когда-то Лидию.