– Ну ты, мать, даешь! Сейчас еще я захочу на ручки, ивсе наши мужчины закопаются по брови в ил! – урезонила ее Улита.

Пыхтя, ведьма высвободила ноги из байдарки и, грузноплюхнувшись в реку, стоически стала карабкаться в крапиву.

Вытащив вместе с Эссиорхом последнюю лодку, Меф посмотрел насвои руки. Все-таки грести пришлось долго. Хорошо, что ладони у него былитвердые, знакомые с турником, и потому водяночная мозоль вздулась только подсредним пальцем. Сдуру Меф прокусил ее и ощутил солоноватый вкус того, что еенаполняло.

– Оставил бы – завтра утром ничего бы не было! –сказал Чимоданов. – Шляпа!

– А ты кто?

– Подчеркиваю: этого мы сегодня обсуждать не будем!

Недалеко от тополя Улита нашла стоянку с кострищем и, рухнувв траву на солнцепеке, заявила, что сегодня никуда больше не поплывет. Пусть еепристрелят, только предварительно накормят и найдут в рюкзаке сухую одежду. КУлите присоединилась Ната, к Нате – Чимоданов с Мошкиным, и, наконец, на ихсторону переметнулся Корнелий, поначалу заявлявший, что даже ночевать будет нареке, в байде.

Эссиорх, собиравшийся сплавляться часов до шести, вздохнул исдался. По его оценке, со всеми петлями реки они прошли километров пятнадцать,не больше.

– Не очень-то увлекайся арифметикой, а то заикойстанешь! – сказала Улита. – А ну-ка скажи быстро: «Жил да был да супел да кашу варил математик дядя Вова. У него были кошечки Кваттуордециллион иДуодевигинтиллион, попугай Тредециллион и щеночек Гугол».

Мефодий и Дафна были отправлены в лес за дровами. К нимприсоединился Мошкин, приволокший целую засохшую березу. Коричневые, цепкодержащиеся листья ее сухо гремели, когда Евгеша буксировал ствол по траве.Бросив березу у костра, вошедший во вкус Мошкин приволок и елку. Егоостановили, опасаясь, что он перетаскает весь лес. И так уже костер получилсятаким, что издали к ним стал принюхиваться пожарный вертолет.

Корнелий постелил коврик, выложил на него вещи и, скрестивруки, принялся удовлетворенно их созерцать.

– Знаете, сколько стоят эти носки? Как тридцать паробычных. Зато они сохнут даже в воде! – похвастался он, демонстрируянепрозрачный пакет с затянутой горловиной.

Эссиорху сразу стало ясно, по какой причине Корнелий едва неопоздал на поезд. Среди его сокровищ были и тонкая обтягушечка, способнаяразбухать от влаги и греть как шуба; и две пары походных брюк с миллиономкарманов; и целый набор алюминиевых мисок и чашек, вставлявшихся друг в другатак хитро, что можно было возиться часами; и саперная лопатка; ибундесверовская ложка-вилка-открывашка; и надевавшийся на голову фонарь; и ещеодин фонарь с проводом-втыкалкой и ручкой, вращая которую можно было заряжатьмобильный телефон; и топор с пластиковой рукояткой; и метров двадцать троса; ипика-гавайка, которой можно было выстреливать, натягивая ее на привязанной кручке резинке. С краю лежали три ножа разных размеров. С одним можно былоходить на медведя, с другим на волка, а с третьим, пожалуй, на суслика.

Венцом собрания могла считаться походная сворачивающаясяпила. Корнелий утверждал, что ей можно ампутировать ногу за двенадцать споловиной секунд, и ласково подманивал кого-нибудь подойти ближе.

– Откуда ты знаешь, что за двенадцать с половиной? Тыпробовал? – тотчас принялась подлавливать его любившая споры Ната.

– Почему сразу я? Мне продавец сказал, – сталзащищаться племянник Троила.

– А он сколько ног отпилил?

– Слушай, отстань, а? С тобой неинтересноразговаривать! – рассвирепел Корнелий и, не зная, кому еще показать своисокровища, позвал Мефа.

– Да уж! Тут без ограбления туристического магазина необошлось, – заметил Буслаев, экипированный едва ли не одной вилкой испальником.

Примерно так же подготовился к походу и Эссиорх, взявший ссобой обычную чашку и отправившийся в легких льняных брюках, из прочих вещейзахватив только дождевик, сплавную обувь и всякое прочее, по мелочи. НоЭссиорх-то сделал это от опыта и презрения к условностям, что сложно былосказать о Мефе, которым руководила обычная лень.

– Ну ничего! Вот попросите у меня что-нибудь! –сказал Корнелий, с затаенной радостью предвкушая, как его будут умолятьодолжить самонадувающуюся походную подушку или негнущиеся колышки для палатки.

– Не знаю, как остальные, а я не попрошу! –уверенно произнес Эссиорх.

– Почему это? – с подозрением спросил Корнелий.

– Не знаю, как тебя, а меня собственность убивает. Яэто физически ощущаю. Если хочешь сделать мелкую собаку несчастной – дай ейкость, которую она не в состоянии разгрызть, но будет охранять. Хочешь сделатьнесчастным человека – сделай его собственником. С любым предметом мыприобретаем себе заботы, которые в десять раз больше пользы от самого предмета.

– Что-то я не врубился, – сказал Меф. – Аесли предмет совсем жалкий?

– Жалких нет. Назови какой-нибудь, – предложилЭссиорх.

Буслаев испытал кризис воображения.

– Ну, печной горшок, – брякнул он. – Положим,я живу в пустом деревенском доме и только он у меня и есть.

Эссиорх задумался самое большее на секунду:

– Пожалуйста! Вот ты – счастливый обладатель печногогоршка. Поздравляю! Горшок – один, а забот – целый вагон. Надо ругаться с тем,кто его запачкал и не вымыл за собой. Надо орать на соседского ребенка, чтобыон не свалил его со стола. Ты не можешь выйти из дома, потому что его упрутвместе с кашей. Ты начинаешь невольно сравнивать свой горшок с горшками другихлюдей и приходишь к выводу, что у кого-то горшок лучше твоего, а у кого-тохуже. Первым ты завидуешь, вторых лезешь утешать, хотя тебя об этом не просят…К тебе начинают приходить толпы безгоршечных друзей со своими подругами, сидетьу тебя до утра и дебоширить. Ну и так далее! В общем, если очень постараться,то, даже имея один печной горшок, можно захлопотаться до психушки.

– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женат. Тыпатологически боишься горшков, – заявила Улита.

Эссиорх, как показалось Мефу, напрягся. Женщины не умеютшутить на тему брака без личностного вовлечения в процесс, а потому лучшевыбрать для юмора более безопасную тему.

– Что же теперь, и горшка нельзя купить? – спросилБуслаев, из мужской солидарности выручая Эссиорха.