– Нет, опять забыла.

– Ничего, – поспешила ответить Томуся. – С мешком дажеудобнее. Выбросил, и конец, ничего мыть не надо!

В этом высказывании вся Тамара. Она неисправимая оптимистка,ухитряющаяся найти хорошее во всем.

Этой зимой к нам прибежала в слезах десятилетняя Леночка издвадцать пятой квартиры. Ее старший брат Сергей вот уже целый год сидит вБутырской тюрьме, ждет суда. Парень с пьяных глаз подрался с милиционером,решившим проверить у Сережки документы, и, по несчастью, выбил тому переднийзуб. Цеховая солидарность – страшная вещь. Вмиг было создано дело о нападениина сотрудника правоохранительных органов при исполнении служебных обязанностей.Бедная Марья Ивановна, одна вытягивающая на плечах сына и дочь, похудела ровновдвое, мотаясь с сумками по очередям, нося оболтусу передачи – продуктовую,вещевую, медицинскую.

Собственно говоря, именно из-за передачи Леночка ипримчалась к нам вся в слезах. Продукты в Бутырке можно сдать только раз вмесяц, день фиксирован жестко. В Сережином случае это тридцатое число. Двадцатьдевятого не примут, а тридцать первого, пожалуйста. Но в январе всего тридцатьдней. Марья Ивановна свалилась с гипертоническим кризом, и завтра тянутьмногокилограммовую сумку на Новослободскую улицу некому. А там уже начнетсяфевраль, и получится, что в феврале Сережка остался без харчей.

– И чего же ты от нас хочешь? – спросила я.

– Сдайте за маманю передачку, – зарыдала Леночка. – Онанеделю ходила отмечаться, у ней очередь пятая…

– Конечно, поедем, – моментально выпалила Тамара. – Толькообъясните, куда и во сколько идти.

– Новослободская улица, – всхлипывала Лена, – надо к семиприехать!

На следующий день, еле поднимая тридцатикилограммовый баул,набитый пряниками, карамельками, сигаретами и другими полезными вещами, мыпрыгали в крохотном дворике среди мрачных теток с гигантскими сумками. Холодстоял страшный. Очередь переминалась с ноги на ногу и сердито переругивалась.Какая-то баба с тетрадкой в руках стала выстраивать народ. Кто-то матерился,кто-то пытался пролезть поближе к закрытым дверям. Мне было тоскливо ипротивно. Внезапно Тамара подняла вверх бледное лицо и сказала:

– Погляди, какие звезды! А какой отличный воздух! Все-такиздорово подняться рано и прогуляться по морозцу.

Я не нашлась, что ей ответить.

– Мешок гигиеничней ведра, – продолжала Томочка. – Не думайбольше о помойке. Лучше посмотри, что мы тебе покажем. Спорю, в жизни такого невидала. Кристя, тащи ящик!

Кристина притащила картонную упаковку от бананов. Язаглянула внутрь и ахнула:

– Бог мой!

На уютной подстилочке, сделанной из моего старого халата,нежилась кошка Клеопатра, а рядом сосредоточенно чмокал беззубым ротикомдовольно крупный рыжий котенок. Передние лапки новорожденного мерно мяли животкошки. Из груди Клеопатры доносилось громкое урчание.

– Но откуда взялся котенок?

– Вылез из Клеопатры, – радостно сообщила Кристина. – Мы такудивились!

Еще бы, кошка казалась такой тощей и плоской, что никому и вголову не пришла мысль о ее

Беременности.

– Что же теперь делать?

– Как что? – удивилась Тамара. – Подрастет, устроим вхорошие руки.

Дзынь, дзынь – донеслось из прихожей. Я поглядела на часы –почти одиннадцать. Нет, в нашем

Доме покоя не жди. Ну, что на этот раз? Кто засунул головумежду прутьями и выпил шампунь?

Чеканным шагом я подошла к двери и без лишних вопросовраспахнула створку. На пороге покачивался плюгавенький мужичонка ниже меняростом. Одет незваный гость был самым экзотическим образом. Несмотря на теплыймай, на нем красовалась жуткая засаленная овчинная кацавейка, из которой вразные стороны торчали клочки желтой шерсти. На голове у дядьки быланахлобучена сильно помятая кепка, одна нога обута в страшно грязный ботинок,другую, обмотанную тряпками, он просто засунул в пластиковый мешок.

И пахло от него соответственно. Должно быть, даже околорыбоперерабатывающего завода во Владивостоке так не воняет.

Я с тоской оглядела чудесное явление. Наши соседи – дикиелюди. Сколько раз предлагала установить в подъезде домофон, но нет, никто нехочет выложить один раз двести рублей, а потом платить ежемесячно еще десять.“У нас красть нечего” – такой аргумент выдвигался всеми на мое предложение.Зато теперь к нам запросто заходят бомжи, гадят на лестничных клетках, а одинраз чуть не устроили пожар на чердаке. Жильцы других подъездов нашего домадавным-давно с домофоном, а в третьем подъезде даже наняли лифтершу, и толькомы живем с настежь открытой дверью.

– Тебе чего? – спросила я, стараясь не дышать. – Денег неподаю, иди себе спокойно откуда пришел.

– Слышь, дочка, – прохрипел бомж. – Раису позови.

– Какую? – глупо спросила я, тревожно вглядываясь внезваного гостя.

В его опухшем, почти потерявшем человеческий облик лицемелькнуло нечто странно знакомое.

– Раису Никитину, – продолжал хрипеть мужик. – Жена она моя.

В полном ужасе я отступила в глубь прихожей и чуть не упала,запнувшись о Дюшку.

– Так вы э…

В памяти быстро пронеслось имя Ленинид. Дело в том, чтомоего папеньку зовут совершенно по-идиотски. Его отец, никогда мною не виданныйдедушка, из крайне патриотических чувств назвал сыночка Ленинид, чторасшифровывается как Ленинские идеи. Была такая дурацкая мода давать детямновые революционные прозвания типа Электрификация или Октябрь. Правда, потомэтих несчастных детей, когда они сами стали родителями, занесло в другуюсторону и своих отпрысков они начали называть “красиво” – Анжелика, Эдмонд,Вальтер… Наверное, поэтому я и получила имечко Виола. И никогда, представляясь,не произношу своего отчества. Представляете себе – Виола ЛенинидовнаТараканова, мрак и ужас.

– Ленинид… Э-э, – бормотала я, – простите, отчество забыла.

– Доча моя, – зарыдал бомж, втягиваясь в квартиру, – кровьродная, слава богу, нашел! Сколько лет искал, мыкался!

Я глядела на него во все глаза. Чего, спрашивается, былотратить столько времени на мои поиски? Да всю жизнь живу на одном месте! Ипотом, что же это творится на белом свете? Сначала невесть откуда взяласьсестрица Раисы, а теперь, пожалуйста, появился родной папенька, которогодавным-давно все считают покойником.