— На острие усидеть трудно, — усмехнулся Барышев. — Ты хотел, вероятно, сказать, что мы на самой передовой линии?

— Во-во. В «яблочко» попал.

— А как на самой передовой линии дело обстоит с завтраком? — спросил, входя на кухню, Ржевский — чистенький, гладко выбритый, сапоги блестят.

Повар торопливо одернул фартук, поправил сбитый на затылок колпак.

— Через тридцать семь минут завтрак будет готов, товарищ старший лейтенант. Сегодня мясо с картофелем, овощной салат, какао. Масло, само собой, согласно норме.

— Хорошо. А почему такая сверхточность — тридцать семь минут?

— Очень даже просто. За полчаса мясо доварится, пять минут потомится в котле, две минуты — полить соусом, помешать, посолить. Проверено.

— Толково. Как рука, Барышев? Болит?

— Не шибко, товарищ старший лейтенант. Заживет.

— Покажи. Разбинтовывать не надо. — Ржевский тонкими пальцами ощупал запястье бойца, кисть вспухла, что ж, естественно; главное, нет воспаления.

— Не дергает?

— Никак нет. Чешется…

— Заживет. После завтрака сходи в медпункт, покажись нашему эскулапу.

— А военфельдшер уже видел, приходил, когда мясо в котел закладывали… Тоже пощупал.

— И что сказал? Ну, чего мнешься!

— Мол, рука еще крепче будет. И ежели кого обнять…

— Сумеешь по-гвардейски. Так?

— Уж это как придется…

В столовой на столах свежие цветы, на окнах чистенькие, отглаженные занавески — Груша стирает. Поправив клеенку на командирском столике, Ржевский вышел на крыльцо, день обещает быть жарким, в небе ни облачка. Что он сулит, этот яркий солнечный день?

У начальника заставы Ржевский застал Данченко, Зимарёв и старшина только что вернулись с границы.

— Ну, как там заклятый соседушко, — спросил Ржевский. — Собирается в гости или удовлетворился полученным?

— Пока затих, — сказал Зимарёв. — Надолго ли — вот вопрос?

— Да, это вопрос вопросов.

— Позабивались в свою крепость, в камышах заховались, пацюки[120], — добавил Данченко. — Сидят тихесенько… Разрешите вернуться на берег, товарищ капитан?

— Ты, замполит, тоже туда собираешься? Подожди.

— Слушаюсь.

Данченко ушел.

— Зачем так официально? — проворчал Зимарёв.

— Хочу быть таким же образцовым командиром, как начальник заставы «Турий Рог». Затянутым в «рюмочку», четким. Завидую, честное слово. Белой завистью.

— Брось болтать, дружище…

Оставаясь вдвоем в неслужебной обстановке, прежде они безжалостно подтрунивали друг над другом, теперь привычное развлечение казалось неуместным, даже кощунственным, поэтому на сей раз очередная веселая пикировка не состоялась, поговорили о событиях истекших суток, после чего Ржевский ушел. Зимарёв начал было писать донесение командованию, но послышалась стрельба, начальник заставы торопливо сгреб со стола бумаги, запер в сейф; на пороге вырос дежурный.

— С чужого берега открыт ружейно-пулеметный огонь.

— Лодки?

— Пока не видно. Только стреляют.

— Не отвечать! Поднять по тревоге взвод поддержки.

Зимарёв поспешил к границе, надеясь, что японцы не попытаются форсировать Тургу — какой смысл лезть на пулеметы в лоб небольшими силами: на что рассчитывают?! Но противник не оправдал надежд начальника заставы, по реке заскользили лодки с солдатами.

На этот раз нарушителям повезло меньше. Артиллеристы сразу же разбили две лодки, остальные повернули вспять. Пограничники встретили Зимарёва радостными возгласами:

— Влепили самураям!

— Врезали — говори, где чешется!

Капитан поблагодарил пограничников и артиллеристов за меткую стрельбу. На заставу он возвращался с замполитом.

— Четко работаем, — радовался Ржевский. — Противник имел возможность оценить нашу оперативность: нарушил границу — получил по шеям. Скольких вояк сегодня командование Квантунской армии недосчитается?

— Точно сказать не могу. Две лодки потопили, кое-кто спасся вплавь, остальные…

— Остальные отправились ракам на пропитание. Отведают раки солдат императора Хирохито!

Оставшись один на один с незаконченным донесением, Зимарёв задумался: что же все-таки означает сегодняшний инцидент? Японцы упорно лезут на заставу, несут потери. Зачем? Удар превосходящими силами понятен, но бросать в огонь роту…

…Послышался топот копыт, вбежал пограничник из группы, охранявшей правый фланг участка.

— Товарищ капитан! Бандгруппа! Прорвалась с боем на нашу территорию.

Зимарёв стукнул кулаком по столу: вот оно! Схватил со стола портупею с пистолетом и шашкой. Щелкнул замок сейфа, мягко закрылась дверца — донесение осталось недопи-санным.

На рассвете отряд Горчакова скрытно вышел к границе и, спустившись к берегу, начал переправу через Тургу. Коней вели в поводу, реку форсировали вплавь, волоча надувные плотики с боеприпасами и снаряжением. По совету Маеда Сигеру Горчаков приказал Господину Хо двигаться в авангарде и вскоре мысленно поблагодарил капитана за осмотрительность — с сопки ударил пулемет.

— Засада!

Пулеметные строчки прошивали вспененную воду, вниз по течению плыли трупы, билась в конвульсиях раненая лошадь, продырявленный пулями, затонул плотик, груз едва успели спасти. Густой туман над сонной водой предотвратил катастрофу: пограничники вели дружный, но неприцельный огонь. Нарушители бросились назад; Горчаков приказал Лахно проследовать восточнее, форсировать реку и ударить пограничникам во фланг. Лахно исчез, вскоре на противоположном берегу послышалась беспорядочная стрельба.

— Хорсё, — резюмировал Маеда Сигеру. — Очинно хорсё. Теперь Господина Хо пусть отврекает борсевиков западнее, ниже по течению. А мы проскочим…

Японец был прав, ядру отряда удалось форсировать реку без потерь, благополучно достичь берега. На флангах гремело и грохотало, но Горчаков в бой не ввязывался: нужно как можно скорее забиться в тайгу, уйти подальше от границы, оторваться от преследования и приступить к выполнению задания. Начало удачное, если даже людей Лахно и хунхузов истребят целиком, дело сделано, отряд прорвался через границу.

«Началось недурно, — думал Горчаков, ведя коня в поводу, смахивая с лица липкую паутину. — Лахно и хунхузов, конечно, уничтожат, но выиграно время, пограничники не сразу сообразят, что их провели, а когда опомнятся — поздно, не догонят. Тайга — океан, в ней легко затеряться».

Горчаков подозвал Мохова.

— Уходим, Арсений Николаевич.

— А остальные?

— Кто живой останется, догонит.

Мохов сердито дернул вислый ус.

— Стал быть, кинем? Не по-казацки это.

— Выполняйте приказ!

Брели густой тайгой, сквозь дебри, бурелом, отыскивали затравевшие тропки; коней вели в поводу. Впереди братовья Зыковы, Ефрем здешние места знал, вел уверенно, его высокая фигура мелькала в зарослях. «Этот не подведет, — думал Горчаков. — Надежный мужик, умеет Мохов подбирать помощников. Зыковы — таежники, выросли в лесу, молились колесу[121], с такими в тайге не пропадешь».

Ефрем шагал широко, безошибочно угадывал крытую высокой травой звериную тропу, братовья тоже не бездельничали: озорной Савка продирался сквозь чащобу с боевым охранением, младшенький Венка замыкал цепочку. Часто ложился, прикладывал заволосатевшее ухо к земле: не догоняют ли пограничники? Время от времени бежал к Горчакову, докладывал, запинаясь:

— Так что не слыхать. Тихо.

Переводчик Лещинский, бледный, невыспавшийся, с красными, воспаленными веками, негромко спросил:

— Сергей Александрович, нас будут преследовать?

— Все в руках божьих, — вздохнул Горчаков. — Советские пограничники упорны и настойчивы, вцепляются в добычу, как терьер в крысу. Будем уповать на