несколько месяцев выполнял особо секретные, а порой и деликатные задания при дворе императора Маньчжурии Генри Пу-И. В свите маньчжурского правителя было немало интересных, а главное — полезных людей, Кудзуки завязал там неплохие связи и все же благодарил судьбу, когда его секретная миссия наконец закончилась.

Император с его раболепным преклонением перед муравьями и разными козявками и непомерной жестокостью к подданным, особенно к слугам, выглядел полным ничтожеством, Кудзуки с трудом скрывал свои чувства. Теперь операция «Хризантема» приблизит его к заветной цели — переводу в Токио.

В просторном кабинете становилось сумрачно, садилось солнце, Кудзуки потер припухшие веки. Он не переносил яркий свет, на улице в любое время года носил темные очки. Он не любил солнце. Однажды, подумав об этом, Кудзуки неудачно скаламбурил, и это едва не погубило его. Беседуя на полигоне с офицерами в яркий солнечный день, щурясь от слепящих горячих лучей (как назло, забыл дома темные очки), полковник заметил, что совершенно не переносит восходящее солнце.

— Разумеется, я не имею в виду поэтическое название нашей страны, — добавил он.

Офицеры рассмеялись, но один майор счел слова Кудзуки двусмысленными и сообщил о них командованию, добавив, что подобные суждения не способствуют воспитанию подчиненных и не к лицу человеку, занимающему ответственный пост.

Кудзуки получил жесточайшую головомойку, от худших бед его спас безукоризненный послужной список. Но навсегда запомнил полковник липкий страх, охвативший его в кабинете генерала, где он стоял навытяжку, выслушивая гневные слова.

Кудзуки вспоминал о неприятной истории, внутренне поеживаясь, — дело могло кончиться прескверно. Теперь же все это куда-то отодвинулось, мозг сосредоточился на новом задании, которому полковник отдавался целиком.

Размышляя над сущностью операции «Хризантема», продумывая ее детали, Кудзуки понятия не имел, что в этой непростой игре он всего лишь одна из фигур, причем не самая главная, и полагал, что пышный цветок расцвел только затем, чтобы удовлетворить непомерные амбиции русской белогвардейщины на Дальнем Востоке, показать, что она не забыта своим союзником — японской императорской армией и призвана сыграть немаловажную роль в предстоящем военном столкновении с СССР. Задумавшие операцию люди, как полагал полковник, хотели умаслить генералов Кислицына, Токмакова, атамана Семенова и других, которые спали и видели себя руководителями крестового похода против Советов, мечтали въехать в Москву на белом коне под колокольный звон и очень боялись, что их опередит Гитлер.

Военная цель операции — разведка боем, — с точки зрения Кудзуки, не требовала такой скрупулезной подготовки и столь странного подбора непосредственных исполнителей — прощупать один из участков советской границы могло усиленное армейское подразделение, гробить ради этого ценную агентуру не имело смысла. Следовательно, главной задачей была задача политическая.

Но полковник ошибался. Сам того не ведая, он прикоснулся к строжайшей тайне…

Отряд Горчакова сосредоточился на исходных позициях. В глубокой пещере, за скалой, Горчаков собрал помощников. Здесь же находился и Маеда Сигеру. Капитана не узнать, одет как заправский хунхуз — только животик выпирает да щеки лоснятся.

— Итак, господа, мы на месте. Действовать строго по плану. Вопросы есть?

Мохов усмехнулся, Лахно «ел» глазами начальство. Господин Хо поигрывал кривым — в изящных ножнах — кинжалом, ему неловко: двое бандитов минувшей ночью бежали. Хорошо, если просто дезертировали, убоявшись предстоящих испытаний, а если переметнулись к Советам? Могли быть связаны с китайской Красной армией, партизанами — в таком случае о миссии Горчакова станет известно советским пограничным властям, и они примут надлежащие меры. Господину Хо вообще очень не хотелось связываться с этой сомнительной затеей, тем более что странствующий предсказатель судьбы, много лет сидевший у ворот главного харбинского рынка, настоятельно советовал ему не касаться женщин и не предпринимать дальних поездок до первого снега. Следовало послушаться мудреца, да разве из клешней этого скорпиона Кудзуки вырвешься?

— Итак, господа, подождем рассвета. Начнем ровно в четыре тридцать. Прошу сверить часы.

Верзила-телохранитель Господина Хо, с изъеденным оспой лицом, самодовольно осклабившись, полюбовался на изящные дамские часики на заскорузлой лапище с обломанными ногтями. Горчаков гадливо поморщился — скот! С кем приходится работать. Головорезы…

В полночь Горчаков и Маеда Сигеру обошли лагерь. Бандиты расположились группами, отдельно друг от друга. Лахно осипшим голосом доложил, что для контроля за советским берегом высланы наблюдатели.

— Они замаскировались?

— Так точно! Я проверил.

— Хорошо. Скажи, чтоб не вздумали курить.

— Уже упредил. А как же? Нешто мы без понятия.

Горчаков остался доволен. Зато в распадке, где укрылись хунхузы, ему пришлось понервничать. Над распадком курился дымок, бандиты сидели вокруг костра, в котелке кипела похлебка; слышался громкий говор, смех, тлели огоньки сигарет. Разъяренный Горчаков бросился разыскивать главаря, но наткнулся на рябого телохранителя. Страхолютик сидел на корточках около своего господина, храпевшего на всю округу. Рядом валялась фляжка из-под ханшина.

— Разбуди! — приказал Горчаков.

Безносый не шевельнулся. Горчаков вытянул его плетью. Безносый зашипел по-змеиному, схватился за нож, Горчаков расстегнул кобуру пистолета.

— А, начальник, — поднял голову Господин Хо. — Вы чем-то взволнованы?

— Что за кабак?! Почему жгут костры? Погубить нас хотите? Огонь привлечет советских пограничников, понимаете, чем это нам грозит?

Господин Хо с трудом поднялся, стоял покачиваясь. Горчакова затошнило от мерзкого запаха неочищенной водки. Как хотелось выстрелить в медную, наглую рожу, загадочно-бесстрастную, словно лик Будды.

— Пустяки, — зевнул, прикрываясь ладонью, хунхуз.

Маеда Сигеру что-то сказал по-маньчжурски, и Господина Хо словно ветром сдуло, он бросился к ближайшему костру, коротким ударом ноги сшиб котелок, зашипела вода на угольях, взвилось облачко пара; тотчас погасли остальные костры, хунхузы старательно затаптывали кострища, над которыми поднимался белый пар. Погасли и огоньки сигарет, звериными зрачками вспыхивающие в темноте.

— Хорсё, — констатировал Маеда Сигеру. — Очинно хорсё.

Горчаков пошел дальше. В пещере было тепло и сухо. У растрескавшейся стены храпели на охапках вялой травы моховцы, часовой Окупцов окликнул идущих, узнав Горчакова, хотел разбудить атамана, но тот спал вполглаза, вскочил:

— Проверяете, господин поручик? Зря тревожитесь. Мои люди надежны, дело знают. Опять же не наемники, не грабить идут, как некоторые…

Горчаков и его спутник повернули назад. Мохов их провожал. Горчаков спросил:

— Сердечко не щемит, Арсений Николаевич? Утром в России будем.

— Не надо об этом. Скажу одно: иду с превеликой радостью и сделаю все, что в моих силах. Жизни не пожалею…

— Я вас понимаю…

— Не понимаете. Разные мы люди. У вас свои цели, у меня свои. Ваши — побольше, мои — поскромнее. Вы на Москву нацелились, а мне она ни к чему. Мужика земля манит — хоромы да дворцы нам не надобны. Я на Дальнем Востоке родился и здесь останусь. Хозяином окрестных земель, государем всея тайги, рек,