знакомый.

— 312-й? Молодцы батарейцы, матерого зверя прищучили. Раненые как?!

— Военфельдшер их зараз перевязывает. Вроде ничего серьезного…

Зимарёв и Ржевский подошли к лодке, на дне лежал убитый японец, поодаль распласталась на мокром песке овчарка, рядом, опустив голову, стоял Говорухин.

— Убили Нагашку, сволочи. Вон тот гад, что в лодке.

— Жаль, хороший был пес.

Проводник вытер глаза.

— Пойду похороню.

— Подожди, Пимен, — попросил Петухов, — я за лопатой сбегаю.

Всюду виднелись следы только что закончившегося боя, неглубокие воронки от мин, японские каски, ранцы; бойцы собирали брошенные винтовки, складывали в кучу противогазы, подобрали короткий палаш, офицерский планшет. Убитых снесли в овраг, накрыли брезентом. Приказав Данченко не спускать глаз с противника, капитан Зимарёв пошел докладывать о бое «наверх», Ржевский поспешил в медпункт. Здесь военфельдшер бинтовал голову Шарафутдинову, пограничник морщился, не выдержав, вскрикнул от боли:

— Осторожнее, ананнес-ке?! Зачем бинт не жалеешь? Целую чалму намотал, что я тебе, мулла?

— Не кричите, ранбольной[113], вам нельзя волноваться. Я накладываю повязку как положено, по науке.

Ожидавшие перевязки раненые засмеялись:

— Зря шумишь, Шарафутдинов. Тебе кто помощь оказывает, чудак! Сам Король! Не дергайся, мозги растеряешь.

— Вы, товарищ военфельдшер, с ним построже — самый недисциплинированный боец на заставе.

— Не миндальничай, военфельдшер! Поставь его по стойке «смирно». А шевельнется — наряд объяви.

Король рассердился:

— Вы бы поменьше болтали, герои, работать мешаете. Ты, Седых, зачем явился? Языком молоть?

— Да вот… палец. Осколком.

— Жалко, не язык…

Ржевский осведомился о характере ранений, Король успокоил:

— Ерунда, царапины. Одного бойца придется отправить в отряд — сквозное мягких тканей, рану я обработал, полежит недельки три.

— О ком речь?

— Уваров, пулеметчик. Самурайский унтер в упор в него стрелял.

— Мы того унтера приласкали, — заметил Седых. — На берегу загорает.

Послышались торопливые шаги, вошел запыхавшийся повар.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к товарищу военфельдшеру? Товарищ военфельдшер, так что прибыл в ваше полное распоряжение!

— Как это?! Зачем?

— Желаю всемерно содействовать, хочу отдать кровь раненым героям.

— Пока не требуется. Да и в медпункте запас имеется.

— Значит, не нуждаетесь?

— Выходит, так…

— Спасибо, товарищ Груша, — прочувственно проговорил Ржевский. — От имени командования заставы объявляю вам благодарность за патриотический поступок.

— Не за что… — смешался повар. — Ведь кровь-то не взяли…

Когда повар ушел, Ржевский обрушился на Короля:

— Что за казенщина, военфельдшер! Человек свою кровь раненым отдает, а как вы его встретили! Доброго слова не нашлось?

— А что он такого сделал? — отбивался пристыженный медик. — Каждый из нас кровь товарищу даст, это естественно. Мы же пограничники!

Ржевский пошел к Зимарёву, капитан разговаривал по телефону с начальником отряда. Повесив трубку, спросил:

— Ну, как раненые? Здорово им досталось?

— Ребята молодцы. Уварова придется отвезти в госпиталь.

— Что-нибудь серьезное?

— Король утверждает, что ранение легкое, кость не задета. Но требует эвакуации. Я распорядился насчет машины.

— Добро. Устал?

— Нет, проголодался чертовски. Повеселимся?

— Неплохая идея. Я голоден, как семь волков. Но сначала побреюсь, отросла щетина.

— Преувеличиваешь, дружок. Три волосинки. Волосинка за волосинкой гонится с дубинкой. Ладно, брейся.

Комнатушка Зимарёва кажется просторной — полка с книгами, на столе незаконченный конспект по истории партии, будильник, графин с водой. Койка аккуратно заправлена. Зимарёв брился, Ржевский лениво просматривал книги.

— Который раз глядишь?

— Наизусть помню твою многотомную библиотеку. Новенького ничего?

— Увы.

— Жаль. Впрочем, читать нам с тобой теперь долго не придется, есть дела прозаические — нарушителей ловить, провокаторов отбивать.

— Ценная мысль. А чем мы раньше занимались? Собак гоняли?

— Ах, как остроумно!

— Мне простительно — третьи сутки не сплю.

— Ничего, ты свеж как огурчик. Так вот, сдается, что японцы нас в покое не оставят.

— Может, поумнеют — всыпали им изрядно. Но зачем им этот спектакль понадобился? Налетели, нашумели, «банзай» покричали, получили по зубам и восвояси. Чего ради?

— Реализация милитаристских замыслов…

— В стратегическом плане — безусловно. Но есть же у них конкретная задача. Скорее всего, хотят нас отвлечь.

— Демонстрируют на ложном направлении? Возможно…

— Похоже. Уж очень нагло действуют.

— Да, чего-чего, а нахальства самураям не занимать!

— Спесь мы им собьем, но охрану границы нужно усилить, тщательно контролировать весь участок. Возможно, японцы попытаются перебросить своих агентов где-нибудь западнее или восточнее.

— Значит, все это — лишь шумовое оформление? Дорогое удовольствие.

— Это смотря кого задумали перебросить. Судя по ориентировкам командования, есть у них субъекты отпетые…

Зимарёв умылся, протер лицо одеколоном, Ржевский повертел флакончик:

— «Шипр», мужской одеколон. Капитан, ты неотразим. Женщины, вероятно, от тебя без ума…

— Будет тебе. Нашел тему для разговора.

— А чем плохая? Я, например, женщин люблю.

— А они тебя?

— И я их…

Зимарёв рассмеялся. Надел гимнастерку, туго затянул широкий пояс, поправил пряжку с латунной звездой, сдвинул фуражку.

— Хорош, хорош. Картинка!

— А ты как думаешь? Настоящий командир должен быть всегда тщательно выбрит, подтянут… Учись, юнец.

— Только я тем и занят, товарищ учитель.

Полковник Кудзуки слушал доклад помощника. Сопротивление русских не удивляло, потери не огорчали: войны без потерь не бывает, важен конечный результат. Прервав офицера, Кудзуки сказал, что с подробностями ознакомится позднее.

— К сожалению, успех пока не намечается, — заметил офицер. — Русские пограничники упорно сопротивляются. Фанатики. Разведка предупреждает о подходе подкреплений — к границе двинуты части поддержки Красной Армии…

Офицер сделал паузу, ожидая распоряжений, но Кудзуки молчал.

— Осмелюсь заметить, что промедление в подобной ситуации…

Полковник грубо оборвал офицера: и так все предельно ясно. Форсировать Тургу не удалось, операция развивается вяло, противник, естественно, подтягивает резервы, собирает силы для контрудара, логично, так и должно быть… Не мог же Кудзуки посвятить помощника в тайну, доверенную только ему. Десант — всего лишь инсценировка, дымовая завеса, под покровом которой Горчаков благополучно форсирует реку в другом месте. Начало положено, все идет по плану, советские пограничники не вездесущи, не могут контролировать свой участок границы на всем его протяжении. Стремясь пресечь попытку нарушителей, они будут вынуждены сконцентрировать большинство сил в одном пункте. Ложные атаки нужно повторять, рано или поздно Горчаков прорвется.

Офицер ушел, Кудзуки закурил американскую сигарету, с наслаждением затянулся и опустил шторы — от яркого солнца болели глаза. Расстегнув китель, он лег на диван, заложил руки за голову, ощущая ладонью костистый затылок. Следует немного расслабиться, операция началась, в успехе сомневаться не приходится. Остается ее завершить, и можно стричь купоны. Успешная реализация «Хризантемы» сулит немалые выгоды. Полковник не сетовал на судьбу, он довольно быстро поднимался по служебной лестнице, делая карьеру, должность, которую он исправлял, относительно высока, а главное, перспективна, открывает широкие возможности.

Кудзуки был на хорошем счету, неоднократно поощрялся начальством, имел два ордена за работу в Центральном Китае, где