– Не проболтаются, – заверил он. – Битые. У каждого тёща на уровне этого специалиста по этике и с такими же взглядами.

– Вот-вот. А я подумаю, как применить инструкцию о недопущении посторонних…

– Такая есть?

– Придумаем, – пообещал я. – В таком мире живём, что, когда бьют, надо либо уклоняться, либо бить в ответ. Война, Миша, война!.. Всех против всех.

Он вздохнул.

– Да, времечко… Куда не поверни голову, везде гремит артиллерия.

– Это ещё что, – пообещал я, – вот начнём обмен ракетными ударами…

– Тьфу-тьфу, шеф!

Ежевика последние три дня появляется у меня дома всё позже, сегодня вообще что-то задержалась. Ближе к полуночи Алиса сообщила, что моя сотрудница уже близко, вышла из автомобиля, спешит к подъезду, приготовить ли что-то и для неё на ужин.

– На ночь есть вредно, – огрызнулся я.

Ежевика вбежала в прихожую счастливая, с раскрасневшимся лицом, блестящими глазами, запыхавшаяся и взволнованная.

– Что-то случилось? – спросил я.

Думал, выпалит в своей манере что-то остренько задорное, но, как показалось, чуть смутилась и даже приопустила взгляд, потом вскинула голову и прямо посмотрела мне в глаза.

– Была с Адрианом в оперном.

– Адрианом? – переспросил я в замешательстве.

– Константинопольским, – уточнила она, и снова некоторое смущение промелькнуло в её взгляде. – Он сказал, что у него два билета на концерт Моцареллиони, у того гастроли в Москве. Ты же говорил, что его нужно лучше узнать, вот я и рискнула…

Я не стал говорить, что такого не говорил, это она говорила, произнёс как можно нейтральнее:

– Концерт? Он на чём-то играет?

Она сказала с упрёком:

– Это лучший баритон мира!..

– А-а, – сказал я и умолк. Баритоны были и в древней Хаммурапии, с тех времён ничего не изменилось, баритонят, как и баритонили. – И как его баритонство?

– Потрясающе, – выпалила она, и по её лицу я понял, что в самом деле потрясена. – Мороз по коже!.. Как поёт, как поёт…

– Громко? – уточнил я. – Да, это искусство. Правда, могу синтезировать ещё мощнее и громчее… Да ладно, шучу. Понимаю, это же человек! Он просто лучше не может.

Она сказала недовольно:

– Что ты сравниваешь? Ещё скажи, трактор сильнее человека.

– Сильнее, – согласился я.

– Да иди ты, гад, ещё и дразнишься! Никогда синтезатор не сможет обойти голос человека…

– Узнаю Константинопольского, – произнёс я, сам ощутил в моём голосе, нечто прозвучало ещё, сам не понял, то ли настороженность, то ли неудовольствие, что не только была с ним в концертном зале, но кроме Мацареллиони слушала ещё и Константинопольского. – Даже интонации…

– Иди ты, – повторила она, но уже чуть тише, ощутила, что в самом деле всё ещё под влиянием этих Моцареллиони и специалиста по этике. – Послушал бы, сам бы так сказал!

– Сказал бы, – согласился я. – Такое бы сказал!.. Ладно, вы там хоть поужинали?

– Да, – ответила она, – прямо в буфете!.. Всё в порядке. Приму ванну, а ты лезь под одеяло, грей мне место.

Всё ещё малость ошалелый, я проводил её туповатым взглядом. Как-то слишком быстро, только что Константинопольский был гадом, а сейчас вот опера и Моцареллиони. Что-то я пропустил, не до Константинопольского было, а жизнь, оказывается, идёт и вне стен института…

Утром, когда я проснулся и потащился в ванную, слышал, как Ежевика щебечет с Алисой на кухне, гремит посудой, хотя её у меня с гулькин нос.

Я со стыдом подумал, что сейчас ни за что не признаюсь, что в какие-то моменты случки перед сном представлял на её месте Агнессу, а потом Виолетту с её пышными формами, это придаёт перчику, хотя вообще-то в отношении любимой девушки не совсем хорошо с точки зрения старой морали, но какая теперь мораль в эпоху всеобщих свобод всех и от всего?

Да и она, вполне возможно, томно закрывая глазки, представляла кого-то вместо меня, но разве это меня оправдывает? Только и того, что оба в говне по самые уши.

А интерфейс четвёртого уровня откроет всё-всё. И настанет апокалипсис… Не по таким поводам, конечно, есть и посерьёзнее, но и этих столько, что утонешь, а «человек звучит гордо» покажется горькой насмешкой над нынешним павианом.

Потому что мораль мы соорудили не для себя, а для того существа, которое получилось как бы из другого материала, минуя стадию грязной похотливой обезьяны, брехливой и завистливой.

Я стиснул кулаки, в груди остро кольнуло, то ли невралгия, то ли снова сердце. Мозг напоминает, что как только встроим первый нейролинк следующего уровня, то мир, как любят многозначительно говорить обыватели, уже не будет прежним.

– С другой стороны, если каждый из нас в говне, – прошептал я мёртвыми губами, – то зачем ужас-ужас-ужас? Как бы ещё не дно, а новый уровень… искренности? Ведь самые искренние существа животные?

Этот вот уровень, на котором сейчас, скрыт, от него отворачиваемся и делаем вид, что его не существует. Но вот-вот всё тайное станет явным. И мир либо рухнет, и мы перестанем быть теми, кем рисуемся, либо… либо всё же и как-то выкарабкаемся… Хотелось бы выкарабкаться, а то с каждым годом воронка сужается, а времени на принятие решений всё меньше.

Я вышел на кухню, на ходу вытираясь полотенцем, мохнатым как зверь, по словам Маяковского, Ежевика оглянулась, сказала бодро:

– Чё такой хмурый? Опять о нашем грёбаном нейролинке?

– О нём, – ответил я со вздохом, – о ком ещё, когда уже как Достоевский на краю пропасти?.. Либо падать, либо взлететь, другого не дано.

Её голос прозвучал звучно и победно, как на побудке труба пионерского горна:

– Не трусь!.. Мы уже настолько люди и человеки, что наше звериное прошлое не утянет в тьму инфузорных инстинктов. Вот так! Раньше бы, лет двести, даже сто тому ещё да, но теперь уже и так почти оторвались от животной сути… Или приблизились?

Я пробормотал:

– Оптимистка. Хорошо быть несмышлёным киндер-сюрпризом.

– Спасибо, – сказала она сердито, судя по её виду, ещё не решила, посчитать комплиментом или обидеться. – Садишь, я тут картошки с мясом поджарила.

– Животная суть, – сказал я задумчиво, – это типа как кто-то, не я, конечно, красочно представляет, как вдувает всем женщинам в институте. Но уже не животная, когда думаю о замдиректора, ему диссертацию написали его помощники, а он вообще-то дуб дубом, и если бы не его связи, сраной бы метлой…

– Это тоже животная суть, – возразила она, но голос прозвучал как-то неуверенно. – Только вприщур и сбоку…

– А что тогда не животная? Мы всё ещё кистепёрые, а ты так вообще хладоминада-туфелька! Хотя некоторые даже мыслят, кто бы подумал! Нельзя всё отдать животным, а человеку только философию Декарта. Да и та, если подумать, тоже плод животных инстинктов доминирования и захвата новых кормовых участков. Потому если определять, какие зоны мозга открыть, какие оставить тёмными, то всё закроем!.. Человек мыслит не только неокортексом!..