Ах, как они вжарили...

Лай-ла!

Со всех вокзалов поезда

Уходят в дальние края...

Прощай! Под белым небом января

Мы расстаемся навсегда...

Прощай! И ничего не обещай,

И ничего не говори,

А чтоб понять мою печаль,

В ночное небо посмотри...

А потом большая часть ламп погасла, и в наступившемполумраке медленно топтались пары, как лет тридцать назад, – и Мазур, врамках дозволенного приличиями прижимая к себе Олесю, медленно колыхаясь в тактобщему ритму, зажмурился и ощутил жгучий укол совершенно невероятного ощущения:показалось вдруг, что, если он откроет глаза, вокруг окажется одна из питерскихтанцплощадок начала семидесятых, и все вокруг будет полнейшей реальностью, и онувидит не только полузабытых девчонок в мини-юбках, но и живехоньких ребят вкурсантских фланельках, часть которых стала почетными пенсионерами, а частьоднажды словно бы растворилась в воздухе, неизвестно толком, на каком меридиане– без могил, без лиц, без имен, словно вовсе их на свете не бывало... Авпрочем, и лица уже стираются в памяти, это только в молодые годы казалось, чтовсех будешь помнить вечно, что они будут стоять перед глазами, какживые, – но мало ли в чем бываешь накрепко уверен в молодые годы...

Лай-ла!

Прощай! Среди снегов, среди зимы

Никто нам лета не вернет...

Прощай! Вернуть не в силах мы

В июльских звездах небосвод...

Его настолько з а т я н у л о, что он не сразу понял: песнякончилась. Он увидел на многих лицах некое отражение своих собственных мыслей –с поправкой на биографии, конечно. Только соплюшки с голыми плечами и спинами,сверкавшие бриллиантами, повизгивали и хлопали б е з м я т е ж н о – у них ещене было никакого прошлого, никакой ностальгии...

– У вас лицо стало... прямо-таки одухотворенное, –сказала Олеся, отводя его к желтым креслам. – Ручаться можно, у вас с этоймелодией связаны какие-то особенно романтичные воспоминания.

– Как у всех, – сказал Мазур. – Юность наша,знаете ли... О чем ни вспомни, все исполнено романтики... то есть это теперьтак кажется.

– То-то у Вадика, ей-богу, слезинки на глазах... Правда, онсо вчерашнего утра вискариком наливается, а это способствует обострениюностальгии... Пойдемте еще потанцуем?

Синий-синий иней

Лег на провода...

В небе темно-синем —

Синяя звезда...

– Честно говоря, не тянет что-то, – сказалМазур. – У н а с именно эту песенку категорически не любили. Насколькокосмонавты обожали «Белое солнце пустыни», настолько у нас эту песню не любили,спасу нет, как...

– Почему?

– Да все просто. Это ж не отечественного сочинения шлягер, аперепевочка англоязычной песни. В оригинале – никакого инея и такой ужособенной синевы. «Уан вай тикет». Это...

– Билет в один конец. Я неплохо знаю инглиш.

– Вот то-то, – сказал Мазур. – Билет в о д и нконец. У нас такие аллюзии и ассоциации никогда не любили. Профессиональноесуеверие, знаете ли. Прижилось однажды.

Они стояли лицом к лицу среди грохота усилителей, но слышалидруг друга хорошо. Боковым зрением Мазур высмотрел прилипчивого француза – онстоял у входа, скрестив руки на груди, наблюдал за танцующими с озабоченным ивдохновенным видом, словно поставил себе целью разгадать непостижимую русскуюдушу. В глазах лягушатника читалась напряженная работа мысли: он, конечно,понимал, что все это неспроста, что весь этот интерьер что-то значит, нонаверняка в своих кембриджах изучал не советологию и оттого не понимал, в чемтут соль...

– Можете меня обнять уже беззастенчиво, – сказалаОлеся, подавая пример. – Не забывайте, мы на всех парусах летим к постели,вот-вот исчезнем украдкой... Вы знаете, я в ваших объятиях испытываю сложныечувства...

– И какие же? – поинтересовался Мазур, действуя так,как и полагалось в подобной ситуации тридцать с лишком лет назад в полумракеокраинной танцплощадки.

– Сама толком не определюсь. Таких, как вы, я раньше виделатолько в кино. Вы такой мирный и обаятельный, а за спиной у вас – личноекладбище...

– Возбуждает?

– Не будьте циничным, я же не великосветская извращенка...Просто категорически непривычно, вот и все. И ощущения сложные. Можно дурацкийвопрос? Вы ни о чем не жалеете? Не хотели бы ничего переиграть?

– Ни о чем не жалею и ничего бы не хотел переиграть, –четко ответил Мазур. – Хотите верьте, хотите нет. Потому что при другомраскладе это уже был бы не я. Я себя не могу представить д р у г и м. С и с т ем а, как оказалось, была напрочь сгнившая. А ж и з н ь – нормальная. Проститеза высокие слова, но мне ни за что не стыдно. А это уже кое-что... Можетесмеяться...

– И не подумаю, – сказала Олеся. – Мужик, которомуни за что в бурной жизни не стыдно и не за что себя упрекнуть, насмешеквызывать не должен... Многие этим похвастать не могут.

– Вы меня тоже очаровали, – сказал Мазур.

– Будете влюбляться? – дразнящим шепотомпоинтересовалась она.

– Боюсь, нет, – сказал Мазур. – Честно говоря,что-то я давненько на это не способен.

– И я вам не нравлюсь?

– Нравитесь, – сказал Мазур. – Как это вы можетене нравиться нормальному мужику? Но влюбиться у меня не получится. Редко такоеводится за пожилыми адмиралами...

– А Нельсон со своей, как бишь ее?

– Ну, это было давно, – сказал Ма-зур. – В тевремена люди были другие... – Он начинал ощущать некоторую неловкость отэтих фальшивых объятий... или, что тягостнее, не вполне фальшивых. –Олеся, нам не пора ли? «Собачья вахта» близится...

– Ну, пойдемте...

Она отстранилась, взяла Мазура за руку и повлекла в двери вглубине зала, временами поглядывая сверху вниз, – ну прямо-таки влюбленно,жаждуще, нетерпеливо. Сторонний наблюдатель, вынужден был признать Мазур, никапельки не заподозрит, что эта парочка удаляется вовсе не в спальню. Что там уШекспира насчет женской сути? Как, бишь, дамы, вам имя?

Незаметно оглянувшись у самой двери, Мазур констатировал,что француз, судя по его безнадежному виду, окончательно расстался с надеждойпоговорить с его спутницей о делах и торчит на прежнем месте исключительнооттого, что ему некуда себя деть.

За дверью оказалась очередная узенькая лестница, по которойони быстренько попали в сад, почти пробежали по узкой аллее, обсаженной какими-товековыми деревами, – ботаника в число освоенных Мазуром безупречно ремеселникогда не входила, свернули налево и оказались возле облицованного бетоннымиплитами морского берега. Железная лесенка спускалась тремя изгибами к самойводе, и на черной глади, покрытой отражением звезд, стояла вчерашняя яхточка.