— Нет, один у дверей остался, караулить. Говорит, хочу,чтоб все честно было. А я пошел к себе немного выпить, то есть я сначала кВалентинычу заглянул, сообщить, что у нас гости, но он уже свою норму принял испал, я и пошел один. Выпил, о жизни подумал, покурить решил, дай, думаю,гляну, как там гости, а возле дверей никого. Я удивился, потому что временипрошло совсем немного, сунулся в мертвецкую, там только клиент в уголке. Ну,думаю, слабоват парень оказался, а на столе, не поверите, сотня лежит, я еевзял и уж к себе идти собрался, но что-то мне трупик не приглянулся, что-то внем не так было. А я непорядка не люблю, подошел, значит, чтоб разобраться, а унего, у трупа, руки-то и нет, кисти то есть. Честно скажу, очень я испугался,такого у нас отродясь не водилось, да еще сотня эта, ведь припаяют соучастие.Вот я в беспамятстве на каталке его и вывез.

— Куда? — ахнула я.

— Куда-куда, — вздохнул Петраков, — вкоридор. А вообще хотел на кладбище. Вон оно, в двух шагах. Думаю, сброшу вмогилку, бомжу все равно, где лежать.

— Так кладбище старое, здесь давно не хоронят, —насторожилась я.

— Я тогда об этом не подумал, испугался очень. Ведьположения своего мог запросто лишиться за такие-то дела. Слыхано ли, чтоб утрупа руку оттяпали. Очень я переживал и мозгами немного тронулся, потому и окладбище рассуждал однобоко, не подумал, что там давно не хоронят, да и труптуда на каталке не повезешь.

— Ты к тому времени и вторую бутылку выпил? —уточнил Юра.

— Так ведь выпьешь, когда такое творится. Просто беда.Труп в коридоре, я в расстройствах, и тут вдруг новеньких привезли, Валентинычподнялся и трупа хватился. Где, говорит, мужик? Я с перепугу взялсяотнекиваться, Валентиныч злой как черт, очень ему труп нужен, точно он емуродственник… Я-то чую, дело плохо, неизвестно, что хуже, одна рука пропала иливесь мужик целиком. В общем, вернул его на место, а Валентиныч как увидел, чтобомж в уголке лежит, говорит мне: «Все, Василич, пора на кефир переходить, не кдобру». В тот момент он натурально увидел, что труп у нас понес потери, истрашно расстроился, хоть я его и уговаривал, давай, мол, сор из избы невыносить. Какое там, никак, говорит, нельзя. В общем, сообщили, но я на своемстоял твердо: ничего не видел и не слышал. Вот хоть режьте. Нам выговор сзанесением, на дверь засов и две смены кряду начальник наш с проверкой ходил,чтоб, значит, мы употребляли умеренно. Валентиныч очень расстроился и на этойпочве того… в реанимации, инсульт… Бомжа схоронили, и начальство подобрело,даже шутило вчера, мол, что-то у вас покойники по ночам бегают? Вы ихпоймали? — без перехода спросил Петраков.

— Кого? — не понял Юра.

— Мордастых, — нахмурился Василич. — Откудавы обо мне узнали?

— Рука объявилась.

— Где? — необычайно заинтересовалсяПетраков. — Я все гадаю, на кой ляд она им понадобилась?

— Вы бы, гражданин Петраков, лучше вспомнили, как этимордастые выглядят, — вздохнула я.

— А чего вспоминать, морды круглые, стриженые, однимсловом, шпана.

— А поточнее нельзя? — начала злиться я. — Дане разглядывал я их, опять же выпивши был.

— А джип? Номер запомнили, марку, цвет какой?

— Цвет темный, номеров не видел, а в марках я неразбираюсь. Вижу, что джип, а уж как он там называется…

— Понятно, — вздохнула я, сообразив, чторасспрашивать Петракова дальше — только время терять. Как видно, Юра думал также. Он вздохнул, огляделся и сказал:

— Ладно, дед, об истории этой особо не трезвонь, самговоришь: мордастые да на джипе…

— Не дурак, понимаю, — поспешно кивнулПетраков, — я только родной милиции, как есть сознательный гражданин, тоесть с пониманием и всегда за милую душу, особенно если без протокола.

Мы торопливо простились и побрели в сторону кладбища.

— Что думаешь? — начала я приставать к Юре.

— А чего тут думать? Явились какие-то придурки иоттяпали у трупа руку. Извращенцы.

— Зачем им рука? — схватив Юру за локоть, перешлая на трагический шепот. — Ясное дело, им был нужен палец. Понимаешь?

— Тогда почему оттяпали не палец, а руку?

— А если бы одного пальца им не хватило? —поспешила я развить свою мысль, видя, что Юра с беспокойством смотрит наменя. — Предположим, меня надо было поторопить? Что ж, каждый раз в моргза пальцами бегать? А тут у них в запасе еще четыре штуки…

Юра замер, посмотрел на меня и заявил:

— Белая горячка.

— У кого? — нахмурилась я.

— Ладно, — вздохнул он, — допустим, им нуженбыл палец, допустим, тот самый, что лежал у тебя на тарелке. Что это нам дает?

— То, что Витьке пальцы никто не отрубал.

— Тогда, может, и искать его ни к чему? Сам найдется?

— Тебе бы только ничего не делать, — разозлиласья. — За что тебе зарплату платят?

— Зарплата, — презрительно фыркнул Юра, — ТЫб ее видела. Да за такую зарплату из дома грех выходить.

— Не ты один страдаешь, — попробовала я урезонитьего. — Если ты такой корыстный, мог бы найти работу поденежней. Шел бы вбандиты, рожа у тебя, кстати, подходящая, только раскормить ее побольше.

— Мне в бандиты идти совесть не позволяет.

— Что-то я в тебе совести не замечала.

— Ладно, кончай дискуссию. Мне, между прочим, на работунадо, дел по горло — убийство, два изнасилования и четыре ограбленияквартир, — а я с тобой полдня таскаюсь, пальцы ищу.

— Юрка, — хмуро позвала я, — ты мне правдусказал?

— Когда? — насторожился он.

— Тогда. Про дочку свою и все прочее. Может, тебекто-то велел так сказать? Может, тебе начальство запретило в это дело соваться?

Юра таращил глаза и хмурился.

— Чего-то я не понял, — сказал он с печалью.

— Витька — бывший фээсбэшник, — выпалила я. —И за день до его исчезновения к нему заезжал дядька, с которым он якобы вместеработал. А где работал? Ясно: в ФСБ. И пальцы ему никто не резал. Соображаешь?

Юрка схватил меня за локоть и увлек к ближайшим деревьям,при этом как-то странно оглядываясь.

— Что ты несешь? — спросил он трагическим шепотом.