полна воинственной решимости до конца сезона найти себе порядочного жениха. По ее словам, мистер Саттон пришел в восторг от того, что дочь наконец-то взялась за ум. После бала Уинифред видела ее всего два раза, и каждый раз Эвелин заговаривала с ней безукоризненно приветливым, но отстраненным тоном, будто не могла простить ей обиду, нанесенную Теодору. В их отношениях Уинифред чувствовала глубокую сердечную привязанность – не романтическую, но будто родственную. Эвелин без всякого умысла или смущения поправляла Теодору неумело завязанные галстуки, а тот позволял себе шутки насчет ее возраста, на которые она и не думала обижаться. Мисс Саттон ни словом, ни делом не давала понять Уинифред, что отношение к ней изменилось, и даже на балу вела себя весьма живо, но Уинифред видела отчетливую перемену. В ее глазах потухло теплое восхищение, а изящное фарфоровое личико больше не выражало симпатии, только подчеркнутую вежливость.

Уинифред следовало бы поучиться легкости, с которой у мисс Саттон получалось напускать на себя ауру доброжелательной неприступности. Ее собственный снобизм был другого толка – не такой ненавязчивый и искренний, как у Эвелин. Уинифред смутно ощущала свою принадлежность к людям высшего света, но она была такой же фальшивой, как ее собственное имя. Ей хотелось иметь этот легкий, неуловимый дух аристократизма, присущий Дарлингу и Эвелин, и имеющий значение каждый жест, каждое слово, каждый взмах ресниц. И в то же время она невыносимо презирала их ограниченный, тупой взгляд на мир, в котором все видится черно-белым, а этикет оказывается важнее морали. Уинифред завидовала белым красивым рукам Эвелин и ненавидела их за то, что они не поднимали ничего тяжелее чайной ложки; восхищалась способностью Дарлинга держать в памяти литературу целыми абзацами и презирала его за то, что у него напрочь отсутствует всякая логика. В глубине души Уинифред понимала, что, даже будь у нее такая возможность, она никогда не смогла бы до конца примкнуть к тому, что называют высшим светом, – кучке напыщенных, но в общем-то совершенно беспомощных и пустых снобов, отчего-то возомнивших себя лучше остальных.

Впрочем, если из этого правила и есть исключение, то это именно Дарлинг. Как-то раз Уинифред спросила его, любит ли он охоту – она знала, что богачам отчего-то очень нравится развлекать себя стрельбой по мелким зверушкам. Юноша побледнел и дрожащим голосом ответил: «Н-нет, что вы… Как можно!» Стоило ей еще немного надавить, и он ударился бы в слезы. Дарлинг стал для нее самым ярким, хотя и наименее неожиданным открытием. Он действительно легкомыслен, наивен и глуповат, и показался бы пустым, если бы не его доброта и почти сверхъестественная проницательность, не подчиняющаяся никакой известной ей логике. Глубина его чувств не могла не поразить Уинифред. Чем бы он ни был занят, о чем бы ни рассуждал – Дарлинг будто не мог мыслить полумерами и любому делу отдавался полностью и без остатка. Она не могла не признать, что при всей его недалекости искренне им восхищается. Эвелин ошибалась, когда говорила, что Уинифред недолюбливает его. Она не хотела ничего доказывать этой самодовольной, избалованной девчонке, ей было достаточно того, что сам Теодор об этом знает.

Всякий раз, когда она просила его передать через стол бумагу или печать для сургуча, Дарлинг торопливо вскакивал и спешил выполнить ее просьбу с таким рвением, будто от этого зависела вся его жизнь. Выражение упоения на его лице в такие моменты нравилось Уинифред – нравилось, что кто-то с таким энтузиазмом рвется ей услужить. Юноша постоянно отпускал глупые шутки, а когда она невольно смеялась, его лицо сияло.

За пару дней Уинифред и Теодор прекрасно сладились. Когда нужно было разобрать корреспонденцию или отчеты о сделках или изучить архивные документы, они обменивались репликами и предметами, перетягиваясь через стол. Он был большим, Дарлинг сидел с одного края, спиной к окну, Уинифред – напротив него, а Лаура обычно занимала место слева, когда заходила в офис.

Однажды Уинифред попросила юношу пересесть поближе, чтобы показать ему карту Чайна-тауна с отмеченными на ней опиумными курильнями, находящимися в собственности мистера Уоррена. Дарлинг (должно быть, от скуки) проявлял необычайную заинтересованность в канцелярских делах, и она старалась поддерживать его любопытство. Подтащив к месту Уинифред кресло Лауры, Дарлинг присел рядом с ней и внимательно стал следить за кончиком ее пальца, указывавшего на точки на карте. Сначала ей показалось, что Теодор пошевелился, но она не придала этому значения. Но когда Уинифред наклонилась ближе к столу, чтобы подписать красными чернилами название притона, Дарлинг вдруг невозмутимо закинул руку на спинку ее кресла и затаил дыхание.

– Что, по-вашему, вы делаете, Теодор? – процедила Уинифред.

Дарлинг продолжал пристально изучать карту, но его щеки порозовели.

– Смотрю… на красную точку, – неуверенно ответил он, но руку не убрал. – Здесь написано «Бенгальский тигр».

Впору было с возмущением подняться с кресла или скинуть его руку со спинки, но Уинифред овладело странное, щекочущее чувство в районе груди. Дарлинг сидел так близко, что она чувствовала тонкий аромат его духов. Ей захотелось откинуться на спинку, чтобы рука Дарлинга обняла ее плечи.

Какая идиотская мысль, в самом деле.

Уинифред застыла на месте, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад. Дарлинг тоже замер и, кажется, все еще не дышал.

– И где же находится в это время ваша рука?

Юноша весьма неубедительно зевнул и развел руками, будто проделывая упражнения утренней гимнастики.

– Как же затекло плечо, просто смерть! – пожаловался он, отчаянно краснея, и чинно сложил ладони на коленях.

Уинифред доставляло удовольствие наблюдать за его стеснением и бездарным флиртом, пока она не почувствовала, что у нее самой теплеют щеки. Она что, смущена? Вот уж никогда в жизни. Только не из-за этого идиота.

– Я так и подумала, – колко подтвердила Уинифред и встряхнула в руках карту. – Теперь смотрите внимательно.

Так, в неустанной работе, копании в архивах и изучении писем, прошла почти неделя, и Уинифред с отчаянием начала осознавать, что дело не сдвигается с мертвой точки. Конечно, ее контракт с Дарлингом подписан на год, и до следующей весны она может просиживать в офисе хоть целыми днями и продолжать тянуть из своего нанимателя деньги. Но ей вовсе не хотелось обманывать Дарлинга – этого пустоголового наивного юнца с полными карманами денег и без единой души, на которую он может положиться. Уинифред не представляла, какие у мягкотелого, добросердечного Теодора Дарлинга могут быть мотивы поступать так, как он поступает. Но вскоре она поняла, что ей и не обязательно это знать. Даже если он до самого