– Оттуда, – коротко ответил он и продолжил: – Однако Катриношиблась. Разрыв с Лораном нанес Фанни слишком глубокую сердечную рану. И онаочень долгое время вообще не обращала внимания на мужчин. Похудела, постарела,стала гораздо хуже выглядеть… Честное слово, жалко было смотреть! И неусмехайтесь, не усмехайтесь, – погрозил он пальцем Эмме, которая и впрямь несмогла сдержать очередной ехидной улыбочки, – я в самом деле начал ее жалеть. Як ней привязался, как… как к старшей сестре, как к доброму другу – ведь полгодая жил ее жизнью, следил за ней с утра до вечера! И вот в одно такое утро…

Он перевел дыхание и многозначительно посмотрел на Эмму. Таизо всех сил старалась сохранять самое что ни на есть равнодушное выражение,однако не знала, что ее выдают напрягшиеся челюсти: слишком уж крепко стиснулаона зубы, чтобы выдержать удар, который ее ждал. Арман мог не рассказыватьдальше – она знала заранее, о чем пойдет речь.

Но он, естественно, продолжил рассказ:

– Однажды я заметил, что во время утренней пробежки Фанни заней неотступно следует еще один спортсмен. Вернее, спортсменка. В принципе, наздоровье, конечно, пусть следует, тем паче что очень многие парижане бегают поутрам вдоль набережной Сены, пока там еще есть чем дышать, пока не пошли сплошнымпотоком автомобили. Но эта спортсменка в точности повторяла маршрут Фанни иявно следила за ней. Когда Фанни подходила к своему заветному месту на поворотена Пон-Неф, другая женщина пряталась за ларями букинистов. Потом она подходилак той же скамье и какое-то время смотрела на эту скамью, на фонари, на реку,словно пыталась понять, почему это место так много значит для Фанни.

…В седьмом часу утра таинственно светятся пещеры подземныхгаражей. Безмятежно возятся в лужах голуби и чирикают воробьи в сквере напротивдворца Ришелье. Пять роскошных мраморных дам, хранительниц воды в фонтане, ещеспят. И Мольер в своем кудрявом каменном парике тоже спит на стыке улиц Ришельеи Мольера, облокотившись на открытый каменный том своих пьес. Рядом Мадлен иАманда, две его неразлучные музы-любовницы, дремлют с широко открытыми глазами…Желто-зеленые, кожаные листья остролиста глянцевито блестят. Его ярко-алыеягоды кажутся новогодним, вернее, рождественским (парижане с прохладцейотносятся к Новому году, это нечто второстепенное по сравнению с Рождеством!)украшением, снег – серебряной мишурой… Эта зима оказалась немилосердна, и поутрам можно было увидеть какую-нибудь невыспавшуюся простоволосую парижанку вкуцей кроличьей шубейке и коротких брючках, открывающих голые лодыжки: прячанос в воротник, спешила она на работу или, наоборот, с ночной работы, громкостуча по асфальту каблучками остроносых босоножек, словно бросала вызов этомунепонятному для парижан явлению природы – холоду, снегу, зиме.

На торце Malte Hotеl Opéra прямо по штукатурке искуснонарисован балкон с приоткрытой дверцей, откуда выглядывает улыбчивый молодойчеловек, приветственно взмахнувший рукой. В то первое утро, когда Эмма тольконачала следить за Фанни, он здорово ее напугал, этот парень, – такаявсепонимающая, всезнающая была у него улыбка! Ну да чего он только ненагляделся небось отсюда, со своего бессонного наблюдательного поста… Впрочем,вскоре Эмма к нему привыкла, перестала бояться и лишь помахивала ему рукой,пробегая мимо, вслед за Фанни, по рю Ришелье. В бледном свете занимающегосяутра припаркованные там и сям автомобили, покрытые капельками росы, словноночные цветы, порождение безумной, сюрреалистическо-урбанистской фантазии(гибрид Утрилло и Дали!), казались изысканно-серебристыми. И не только они, нодаже машины мусорщиков, прилежно грохочущие в самых узких и неудобных проулках.Ох, кстати, эти их машины… Только по воскресеньям несчастные парижане могутпоспать спокойно, а в остальные дни мусорщики-садисты непременно разбудят когов шесть, кого в половине седьмого, кого в семь утра. Однако честь и хвала им!Человеку несведущему просто невозможно вообразить, что воцаряется в Париже,когда мусорщикам вдруг ударяет в голову блажь устроить забастовку!

Бредет полусонная, непричесанная и ненакрашенная дама сдвумя отлично выспавшимися бойкими таксами. Огромный пятнистый дог тащит наповодке хозяина, который раза в два меньше его ростом и субтильнее. Загадочномерцают умело подсвеченные витрины многочисленных магазинчиков, в которых любоебарахло кажется сокровищем… А впрочем, там и нет барахла, лишь сокровища!

Главные ворота Лувра еще закрыты, спят картины, спят статуи,спят тени и призраки королей и королев, герцогов и герцогинь, их фавориток ифаворитов. Лишь изредка беспардонно взревет мотоцикл, черной тенью мелькнув нарю Риволи, а так слышен лишь неумолчный шум фонтана, увенчанного фигуркойнеутомимого веселого Гермеса. Рядом с фонтаном мокро, холодно, пробирает дрожь,Фанни ускоряет бег… быстрее бежит и Эмма.

Вот и набережная Лувра. Открываются рестораны, из-зарешетки, заслоняющей вход в зоомагазин, слышен возбужденный собачий лай ишибает таки-им запашком, что лучше перебежать на противоположную сторону. Лоткибукинистов еще заперты на старомодные висячие замки, огни барж-ресторанчиковдрожат в бледно-зеленом зеркале Сены. Удивительная река, вода в которой всегдазелена, даже когда в ней отражается серое, войлочное, тяжелое зимнее небо.

Вот Пон-Неф, вот фонарь, вот скамья. Фанни перегибаетсячерез перила, смотрит на воду, потом выпрямляется, оглядывает набережную… Онаждет, ждет, ждет!

Ну что ж, решает однажды Эмма, пусть она дождется…

Эмма провела рукой по лбу.

Арман знает… Или нет? Или это все же блеф?

– Ну? – спросила, с досадой услышав, что охрипла отволнения. – И что дальше?

– Однажды утром Фанни встретилась на мосту с молодымчеловеком. Потом он пришел в бистро. Потом… потом они оказались вместе в вагонеметро. Произошло ли это случайно, или некто неизвестный проследил и этотмаршрут Фанни, которая частенько навещала свою тетушку на рю де Валанс?Неважно!.. Важно то, что с тех пор молодой человек и Фанни стали неразлучны.Она помолодела, похорошела, засветилась. Она нашла замену Лорану, а я – я нашелтот материал, который мог предоставить моей нанимательнице.

– Надеюсь, вы его предоставили? – угрюмо спросила Эмма.

Черт, как бы отделаться от этого мерзавца? В свете того, чтоон рассказывает, некоторые события начинают выглядеть совершенно иначе… Нужнопредпринять кое-какие меры, да побыстрей!

Арман молчал и глядел на нее странными, расширенными глазаминаркомана, который вдруг увидел вожделенный шприц.