– Не знаю, Фрэнк, могло бы что-нибудь меня так подбодрить,как разговор с вами.

– Вы имеете в виду, что вызовете ее давать свидетельскиепоказания?

– Напротив, я не сделаю этого ни при каких обстоятельствах.

– Почему?

– Потому что, – медленно отозвался Мейсон, – вы и всеостальные считаете ее невиновной. Это означает, что присяжные тоже так думают.Если я разрешу ей дать показания, то не смогу заставить жюри считать ее ещеболее невиновной, а если не разрешу, они подумают, что у нее тупица-адвокат, новсе равно вынесут вердикт о невиновности.

Теперь я скажу вам кое-что, молодой человек. Есть многоспособов вести защиту. Существует медленный, утомительный способ, к которомуприбегают адвокаты, не имеющие никакого определенного плана кампании, кроме какявляться в суд, пререкаться из-за протестов, торговаться из-за техническихдеталей и бесконечно обсуждать каждый факт, пока все не перестанут понимать, очем идет речь. Но есть и более динамичный метод, которому я стараюсь следовать.

Рано или поздно окружной прокурор закончит доказывать своиобвинения. Я намерен строить защиту так, чтобы к тому моменту симпатии жюрибыли на стороне подсудимой, а потом передам дело им в руки. Если все пойдет какнадо, они вынесут вердикт, даже не задумавшись.

– А если все пойдет не так, как надо? – осведомился Эверли.

– В таком случае я действительно могу лишиться своейрепутации.

– Но вы не имеете права подвергать ее опасности!

– Черта с два! – возразил Перри Мейсон. – Я не имею праваэтого не делать.

Он встал и выключил свет.

– Пошли, сынок. Пора по домам.

Клод Драмм начал утреннюю атаку, слишком явно демонстрируявозмущение вчерашним провалом. Его поведение было холодным и формальным, но внем сквозил сдержанный гнев. Он мрачно описывал кровавые подробности,подчеркивая, что человека хладнокровно застрелили в собственном доме во времябритья.

Свидетели сменяли друг друга, отвечая на быстрые, лаконичныевопросы и добавляя все новые детали к царящей в зале атмосфере ужаса.

Этими свидетелями были полицейские, прибывшие на местопреступления. Они рассказали о том, что обнаружили в комнате, о положении тела,о преданной сторожевой собаке, которую безжалостно застрелили, когда онапыталась защитить своего хозяина.

Полицейский фотограф предъявил полный набор снимков дома,комнат, мертвого тела, казавшегося чужеродным элементом на полу роскошнойкомнаты, даже головы полицейской овчарки с остекленевшими глазами, высунутымязыком и темной лужей крови, вытекшей из ран.

Патологоанатом подробно описал траекторию пуль, расстояние,с которого были произведены выстрелы, судя по пороховым ожогам на коже убитого,и опаленную шерсть собаки.

Время от времени Перри Мейсон решался на скромныйперекрестный допрос, кротким голосом напоминая свидетелю об упущенном им фактеили прося объяснить какое-нибудь заявление. Во всем этом не было ничего отграндиозной битвы умов, которую ожидали увидеть зрители, и от присущегознаменитому адвокату полемического задора и блеска.

Зал был переполнен. Присутствующие не сводили глаз с ПерриМейсона, подталкивая друг друга и указывая на него соседям.

Но предвкушающие улыбки постепенно сползали с их лиц,сменяясь хмурыми взглядами в сторону обвиняемой. Произошло жестокое убийство, икто-то должен за это ответить.

Присяжные утром заняли свои места, дружелюбно кивая ПерриМейсону и с сочувствием глядя на подсудимую. Но к полудню они уже избегаливстречаться взглядами с адвокатом, выслушивая мрачные подробности из устсвидетелей.

Фрэнк Эверли пошел на ленч с Перри Мейсоном – было очевидно,что молодой человек пребывает в состоянии сильного напряжения. Он едваприкоснулся к супу, съел кусочек мяса и отказался от десерта.

– Могу я сказать вам кое-что, сэр? – спросил он, когдаадвокат откинулся на спинку стула с сигаретой во рту.

Перри Мейсон устремил на него терпеливый взгляд:

– Разумеется.

– Дело ускользает у вас из рук, – заявил Фрэнк Эверли.

– В самом деле?

– Я слышал комментарии в зале суда. Этим утром вы могли безтруда добиться оправдания. Но сейчас ей не спастись, если она не сможетдоказать свое алиби. Присяжные начинают осознавать весь ужас ситуации – тотфакт, что произошло хладнокровное убийство. Подумайте об аргументах, которыенаверняка выдвинет Драмм насчет преданной собаки, которая пожертвовала жизнью,спасая хозяина. Когда патологоанатом упомянул, что в пса выстрелили срасстояния в несколько дюймов, а в Клинтона Фоули – менее чем с двух футов, я заметил,как присяжные многозначительно посмотрели друг на друга.

Мейсон оставался невозмутимым.

– Да, – согласился он, – это было красноречивоесвидетельство, но худший удар ожидает нас сразу после перерыва.

– Что вы имеете в виду? – спросил Фрэнк Эверли.

– Если я не ошибаюсь, – продолжал Перри Мейсон, – первымсвидетелем после ленча будет человек, доставленный из Санта-Барбары, которыйпродает там огнестрельное оружие. Он продемонстрирует регистрацию орудияубийства, сообщит, когда оно было получено, когда продано, и опознает в миссисФорбс женщину, которая его купила, показав ее подпись в книге. Этот факт,помноженный на утренние свидетельства, уничтожит последние остатки симпатии кобвиняемой.

– Неужели вы никак не можете это остановить? – осведомилсяЭверли. – Вы могли бы заявить протесты и отвлечь внимание от жуткихподробностей.

Мейсон безмятежно попыхивал сигаретой.

– Я не хочу это останавливать, – сказал он.

– Но можно было бы добиться перерыва – тогда все эти ужасыне скапливались бы в головах присяжных один за другим.

– Пусть скапливаются – этого мне и надо.

– Господи, почему? – воскликнул Эверли.

Мейсон улыбнулся:

– Вы когда-нибудь занимались политикой?

– Конечно нет, – ответил молодой человек.

– Если бы занимались, то знали бы, насколько переменчивообщественное мнение.

– О чем вы?

– О том, что в нем нет ни верности, ни постоянства. А жюрипредставляет общественное мнение в миниатюре.

– Не понимаю, куда вы клоните, – пожаловался стряпчий.

– Тем не менее, – заметил Мейсон, – вы, безусловно, бывалина хороших спектаклях.