Тот смотрит на Мону. Она еще цепляется за баранку. Почесав подбородок, Парсон гулко хмыкает, будто увидел что-то забавное.

– Помогите, – тихо просит Мона.

Он разглядывает ее сквозь очки.

– Прошу прощения?

Мона, с усилием выпустив руль, открывает дверцу и вываливается из машины.

– Вы… должны мне помочь.

– Помочь в чем?

Мона ломает голову, как бы это высказать.

– Я сама не знаю. Я… по-моему, со мной что-то очень не так, мистер Парсон.

– Это как же?

Мона долго колеблется, стыдясь предстоящего признания.

– Понимаю, звучит как бред, но… мне что-то видится.

Он, вздернув брови, ждет продолжения.

– Я вижу сразу две картины. Вижу людей, город – и что-то еще. Я… сквозь собственную стену видела проклятую грозу тридцатилетней давности.

– Вот как? – Он как будто совсем не встревожен, зато весьма заинтригован. – Что ж. Мне непривычно, чтобы у меня спрашивали совета. Но, признаюсь, приятно. Прошу вас, заходите. – Он приглашающе указывает на дверь.

Мона входит и застает все почти как в прошлый раз, только по радио теперь играют «Лишь одиночество». Старик поворачивается к карточному столику – на нем опять идет партия в китайские шашки – и просит:

– Вы нас извините?

Мона переводит взгляд с него на столик. За ним никого. Пока она соображает, к кому мог обращаться Парсон, тот закрывает дверь, словно за ушедшим гостем.

Налив ей чашку кофе, он указывает на место за столиком. Мона садится в кресло, он в другое. Кресло неприятно тепловатое, как если бы в нем только что кто-то сидел. «Ну конечно, – напоминает себе Мона, – Парсон и сидел. А кто же еще?»

– Итак, – произносит он и с неопрятным хлюпаньем тянет в себя кофе, – почему бы вам не рассказать, что стряслось?

И Мона рассказывает. Рассказывает о своих снах, и о зеркальном трюке миссис Бенджамин, и о ее чайном чулане, и ужасном видении грозы, о которой она столько наслышана.

– В смысле – могла я ее вообразить? – спрашивает она. – Мне о ней столько раз говорили, может, я просто представила, как это было, и потом… галлюцинировала?

– Хм, – неторопливо отзывается Парсон. – Нет. Не думаю.

– Правда? – с облегчением вскидывается Мона. – Тогда что же это было? Как мне могло такое привидеться?

Парсон долго, долго сидит неподвижно. Он смотрит на Мону, и та, хоть и подозревала его в старческом слабоумии, сейчас видит в этом взгляде ужасающий ум, как будто пытающийся безмолвно внушить ей множество понятий.

– Вы уже поняли, что Винк… необычен. Верно?

Не совсем его понимая, Мона все же признает:

– Я… наверное, поняла.

– Кое-что в этом деле я могу обсуждать, мисс Брайт, а кое-чего не могу. Мне не дозволено, должен сказать. Но, раз уж вы испытали это на себе… едва ли я могу сообщить вам что-то по-настоящему новое. – Он задумчиво отпивает из чашки. – Вряд ли вы мне поверите.

– Может, и поверю.

– Посмотрим, – равнодушно кивает он. – За проведенное здесь время я обнаружил, что в Винке есть места, где все работает иначе. Я не о водопроводе, канализации и электричестве. Собственно говоря, там иначе работает время.

– Время?

– Да. Прошу меня извинить, я не слишком знаком с терминологией, так что… ну вот. Представьте время как часы со множеством колесиков и шестеренок – думаю, это достаточно простая метафора, – но часть шестеренок поломались или выщербились, так что иногда они застревают или перескакивают на несколько зубцов назад и снова движутся вперед. Понимаете?

– Ни хрена не понимаю.

– Я имею в виду, – говорит старик, – что пережитое вами было, как мне видится, не галлюцинацией и не симптомом безумия внутри вашего… – он задумывается, подыскивая слово, – мозга, а скорее случайным срывом шестеренок. Время, в котором вы находились, оказалось повреждено, и вы увидели нечто, уже случившееся. Полагаю, это достаточно распространенное явление, хотя вас оно, понятно, взволновало.

За стенами мотеля поднимается ветер. Звук необычно резок, и Парсона он, кажется, несколько тревожит.

– Как же можно повредить время? – спрашивает Мона. – Оно же не… какой-нибудь там механизм или мотор, черт побери.

Парсон поднимает бровь: а как бы вы хотели?

– Винк – дьявольски странное место, но не может же… такого просто не может быть. Так не бывает.

– Я предупреждал, что вы не поверите, – мягко напоминает Парсон. – Время вполне может быть нелинейным. Некоторые воспринимают время как прямую – другие видят его ветвящимся, как дерево, ведущим к «могло бы быть», и «возможно, было», и «должно быть», и так далее. Видеть прошлое не так уж необыкновенно.

– Вы правда хотите сказать, что я видела прошлое?

– Несколько секунд прошлого. К сожалению для вас, прошлое в этом месте было весьма бурным. Думаю, увидь вы прошлое другого места: парка или чулана, – могли бы вовсе ничего не заметить. Просто испытали бы странное чувство, будто свет изменился, а потом вернулся к прежнему. Прошлое для вас, людей, часто не слишком отличается от настоящего, разве что поверхностно.

Мона вспоминает город, освещенный пламенем пожаров, и медленно змеящиеся к земле молнии…

– Так та гроза была?

Парсон пожимает плечами:

– Вы ее видели. Я – нет.

Но Мона помнит, что она видела вещи похуже горящего городка и обугленной девочки в ванне.

– Вы знаете… когда началась буря, не стоял ли кто-то на горе? Стоял, как человек. Только… больше. Намного, намного больше.

Парсон отвечает ей очень пристальным взглядом и снова пожимает плечами.

– Вы не знаете?

Он мрачнеет.

– Я не могу ответить.

– Не можете или не знаете ответа?

Парсон, нахмурившись, прихлебывает кофе, но в глаза ей не смотрит.

– Так как же это можно повредить время?

Теперь Парсону положительно не по себе. Ветер снаружи все усиливается, радио взрывается помехами.

– Мне не дозволено объяснять, – говорит старик.

– Как это понимать? Почему?

– Извините. Это… не разрешается, – говорит он и, заметив сердитый взгляд Моны, добавляет: – Не могу. Есть правила.

– Какого черта, что еще за правила?

Он медленно моргает и выдыхает, словно вдруг ужасно разболелась голова. Мона замечает, что вдоль линии волос у него выступили капельки пота.

– Извините, мисс Брайт. Но мне не разрешено говорить больше, чем я уже сказал. Мне было бы непристойно углубляться в это дело.