Он смотрит на нее с болью, и Мона начинает подозревать, что это обсуждение ему физически вредно, будто каждое произнесенное слово наносит скрытую рану. Даже сказав лишь, что говорить нельзя, он выглядит больным.

– А про фокус с зеркалами вы не могли бы объяснить? – просит она. – Это из-за него у меня такое?

Парсон с явным облегчением меняет тему.

– А… Ну, я в этом сомневаюсь, – говорит он. – Фокус он и есть фокус – трюк, или маленькое, практически незначащее представление.

– Но он во мне что-то изменил.

– Полагаю, он ничего не изменил. Он просто позволил вам заметить то, что уже имело место.

– И что же это?

– Вы провели здесь несколько недель. Достаточно, чтобы заметить, что, по вашим меркам, места эти не нормальны. Но не ощутили ли вы, мисс Брайт, родства с этим городком? Не кажется ли он вам знакомым, словно вы уже хаживали по этим улицам? Или, скорее, не чувствовали ли вы всю жизнь тихой боли, ностальгии по местам, где никогда не бывали? Мне в вас это видится. Я ошибаюсь?

Мона ощущает тепло на ладони и спохватывается, что, дрожа, плеснула на руку кофе. Она отставляет чашку на столик.

– Да.

– Да. Я опасался этого, когда вы только появились. У нас в Винке не бывает новых людей, мисс Брайт. Если только им не положено здесь быть. И меня чрезвычайно тревожит, каким образом вы сюда попали.

– Почему?

Парсон открывает рот для ответа, но тут ветер просто хлещет по мотелю. Ветки дерева, взбесившиеся листья лупят по стенам, окна прогибаются и вибрируют в рамах. Новый взрыв помех из радиоприемника звучит дольше и громче, и, если Моне не мерещится, сквозь белый шум пытается прорваться чей-то голос.

Парсон оглядывается, встает, бормочет:

– Ох ты, боже мой…

– Что такое?

Он выходит за дверь, и едва оказывается на улице, его одежда вздувается воздушным шаром, шквал рвет ее с тела.

– Ох, беда, беда. Как они разволновались.

– Кто? – не понимает Мона. – Что происходит?

Он поднимает глаза, как будто ждет совета от звезд и луны, нагибает голову к плечу, вслушивается.

– Новое убийство.

– Что?

Вскочив, Мона подходит к двери, но Парсон поспешно предупреждает:

– Не выходите, мисс Брайт. Сейчас здесь очень опасно.

– Что за чертовщина? О каком убийстве вы толкуете?

– Убит еще кто-то, – говорит старик и поднимает руку, прося ее помолчать. Он вслушивается. – Это мистер Мэйси.

– Мэйси? Старик из универмага? Вы сказали, он убит?

– Да, – кивает Парсон.

– Откуда вы знаете?

Он оглядывается, как будто вычитывает ответ в дрожи сосен или в шуме ветра.

– Знаю. – Он с огромным огорчением вздыхает. – Я ухожу в дом.

Мона сторонится, пропуская его на место за столиком. Старик совершенно не в себе.

– Ничего хорошего не будет, – бормочет он. – Ничего. Еще одна смерть…

– Кто был первым? – спрашивает Мона, но ответ ей уже известен. – Мистер Веринджер? Он, да? Тот, чьи похороны я прервала?

Парсон кивает.

– Но мне говорили, там все чисто.

– Вы уже должны были понять, что в Винке люди не всегда говорят правду, – замечает Парсон.

Мона горько усмехается.

– Без дураков. Так что же теперь будет?

Парсон рассматривает фигурки на доске, переводит взгляд с фишки на фишку. Наконец поднимает голову, изучает Мону, и той совершенно не нравится его взгляд.

– Вы как будто привычны к смертям. Я не ошибаюсь?

– Что за хрень вы несете?

Парсон поднимает одну фишку, вертит ее в ладони.

– Я имею в виду, что вам уже приходилось видеть насильственную смерть и разбираться с ней.

– Я одно время работала копом, если вы об этом.

– Вероятно, об этом. – Он улыбается. Зрелище не из приятных, потому что его лицо непривычно к улыбкам. – Мисс Брайт, я вам помогу. Вам нужны ответы, и я, кажется, знаю, как их вам обеспечить. Но и вы в свою очередь должны мне помочь.

– Что мне делать?

– Ничего особенного, – говорит Парсон. – Вам только нужно раскрыть убийство.

Парсон на эту ночь оставляет ее спать на кушетке в конторе, потому что возвращаться домой слишком опасно. В чем опасность, он ей не говорит – нельзя.

Пока Мона спит, он сидит за письменным столом и слушает радио. Он любит радио. Он находит весьма успокоительным слышать голоса умершего прошлого как живые. Два момента времени соприкасаются вплотную.

Он смотрит на спящую у него на кушетке женщину, завернувшуюся в старое белое одеяло и спрятавшую лицо в подушку, и гадает, что же она такое на самом деле. Потому что он знает: она не просто довольно милая женщина с грустным прошлым, как показалось сперва; он начинает подозревать, что перед глазами у него нечто вроде бомбы, которой для взрыва нужна только искра.

Поднявшись, Парсон снова оглядывает доску с ключами на стене. Он долго, долго всматривается, пока не находит нужный ключ, последний в ряду, в самом углу. Этот ключ не похож на другие: он длинный, из темного металла, и на бородке у него толстый, неуклюжий зубец.

Парсон подходит к одной из стенных панелей. Оглядывается на Мону, убеждается, что та спит. Затем он ощупывает стену, щелки и углубления, пока не находит дыру, не заметную беглому взгляду.

В эту дыру он вставляет ключ и поворачивает его. В стене что-то щелкает, и одна панель чуть выдвигается наружу. Подцепив пальцами за край, Парсон оттягивает ее.

Это маленькая узкая дверца, будь он выше ростом, пройти было бы нелегко. За дверцей деревянная лестница, и Парсон разглядывает деревянные ступеньки под собой, ведь по ним давно не хаживали, и он не уверен, целы ли они.

Он спускается по лестнице – темной, неосвещенной. За первым поворотом шарит на стене в поисках выключателя и, нашарив, зажигает свет. Цепочка обрешеченных лампочек, мигнув, уводит его по хлипким ступенькам в подвал мотеля.

Подвал освещен единственной старой галогеновой лампочкой, свисающей с потолка. Не считая лампы, подвал почти пуст, растресканные цементные полы ничем не прикрыты.

И все же здесь не совсем пусто. Посреди подвала, прямо под рабочей лампой, что-то вроде большого, грубо вырубленного куба из темного пятнистого металла. Высотой куб почти в четыре фута, и стороны такие же. Ребра немного выщерблены, и грани поцарапаны, и одного угла недостает, но в остальном он цел и невредим. При всей его простоте невозможно избавиться от чувства, что это не просто металлический куб; может быть, дело в том, как он притягивает взгляд, куда бы вы ни смотрели – попробуйте уставиться на собственные ботинки, и почувствуете, как ваши глаза медленно и неуклонно поднимаются, пока не остановятся на кубе, освещенном рабочей лампой. А может быть, причина в том, что воздух по мере приближения к кубу становится холодней – таким холодным, что у самого куба можно заледенеть. А если вы из особенно наблюдательных, вас могут растревожить трещины на цементном полу, потому что вы скоро обнаружите, что все они расходятся от куба, как будто он медленно, наращивая давление, продавливает цементную плиту.