Она сразу обнаруживает следы борьбы. Заметно, что кресло сдвинуто, ножки в виде звериных лап стоят в стороне от промятых годами ямок на жестком зеленом ковре. Как видно, кто-то на него налетел, а заодно запустил и проигрыватель, застрявший на повторе. Он, должно быть, все эти недели повторял тот же обрывок песни. Мона спрашивает себя, не остановить ли его, но если здесь кто-то есть (не должно быть, говорит она себе, но если), то этот кто-то, услышав, как прервалась музыка, сразу поймет, что не один. И, хотя от мотивчика у нее зубы сводит, Мона оставляет пластинку крутиться.

Она принимается за поиски ключа. Непонятно, зачем Парсон так подробно описывал дом – на взгляд Моны, обычное жилье старика, а она сколько раз имела с такими дело, когда соседи звонили в полицию с сообщением, что мистера такого-то давно не видно, и, пожалуйста, пусть кто-нибудь проверит. И часто его находили в спальне, а еще чаще в туалете, в котором Мона, после того как в третий раз обнаружила заморенного голодом долгожителя с переломом ноги или шейки бедра, а то и с разбитой головой, свернувшимся под унитазом, привыкла видеть настоящую ловушку для стариков. Она столько навидалась стариковских домов по столь жутким, неприятным поводам, что в этом не находит ничего необычного, кроме только величины: старые фотографии, награды, чучела рыб, и звериные головы, и хрустальные люстры от Тиффани – все в рамках ее опыта.

Но это не упрощает поиски ключа. Она проверяет все места, где он мог бы оказаться: в столе, под матрасом, в диване, в ящиках, в стенных сейфах (сейфов нет, но, чтобы в этом увериться, Мона сдвигает все картины) – и ни черта не находит. Насколько она может судить, скрытых охранных устройств в этом доме нет. Разве что в одной из книг вырезан тайник, но, прежде чем перебирать тонны плесневелых томов, Мона предпочитает исключить все прочие варианты.

Она проверяет, перепроверяет и переперепроверяет все комнаты, начиная с первого этажа и переключаясь на второй, и на четвертом обходе замечает кое-что, прежде не замеченное. Идя из библиотеки в спальню, она бросает взгляд в сторону и видит, что коридор, который, как она думала, ведет к ванной, уходит не туда: теперь он как бы продолжается в длину и вовсе не заканчивается через десять футов дверью ванной, а тянется на добрую сотню, и в нем множество дверей. Поначалу Мону это не волнует. Она очень наблюдательна, но знает, что каждый может ошибиться, даже и так крупно – упустить из виду целый коридор. Однако, принимаясь за его исследование, она осознает два обстоятельства.

Первое: она точно помнит, где располагалась дверь ванной, а теперь ее нет и следа, и второе: ее не оставляет ощущение, что этот коридор чуточку длиннее дома.

Открыв первую дверь, Мона светит фонариком внутрь. Там еще одна библиотека, только эта намного, намного больше предыдущей, и здесь во всю стену огромное хрустальное окно. Розовато-белый лунный свет, падая сквозь стекло, рисует на полу сложные узоры, а перед окном стоит медный телескоп, нацеленный в темный угол неба. «Обсерватория», – думает Мона, хотя замечает тут же и произведения искусства: статуэтки из темного камня, расставленные на книжных шкафах. Сначала Мона относит их к абстрактному искусству: кажется, вся коллекция посвящена одной теме (амебам или живым клеткам, предполагает она), но ее преследует ощущение, что скульптор основывался не только на своей фантазии: такое впечатление, что это осмысленные подобия, что у художника была модель, хотя Моне не вообразить столь причудливого существа со множеством ненужных хвостов или плавников. Так или иначе, ей думается, что здесь бы никто не стал прятать ключа.

Пройдя дальше по коридору, она открывает следующую дверь. Внутри темно, а посветив фонариком, она видит большую кладовую со множеством рулонов необычной ткани вдоль стен. Отвернув кусок, она обнаруживает, что это гобелен, вроде средневекового, только вряд ли в Средние века могли такое выткать: рисунок выполнен, если такое возможно, всеми оттенками черного. Это что-то вроде стереокартинок «Волшебный глаз»: вглядываясь, она начинает различать изображение. Еще минута, и Мона понимает, что видит большой город, раскинувшийся под черным небом. Только строения выглядит странно, словно принадлежат к подводному царству: это больше похоже на коралловый риф, чем на известные Моне города. Она просматривает еще несколько гобеленов (образ дерева с отвратительным белым плодом оставляет самое неприятное впечатление) и переходит в следующую комнату.

Здесь, похоже, варили пиво или еще какое-то зелье, и, если она не ошибается, Веринджер, верно, подумывал об открытии пивоварни, поскольку не мелочился: множество полок занято бочками, бочонками и змеевиками перегонных аппаратов, и со всех сторон слышен звон капель. Мона подумывает, не поискать ли здесь, но из бочек несет такой вонью, что ей не переступить порог, и Мона рада захлопнуть дверь. Подойдя к следующей двери и уже положив ладонь на ручку, она застывает. Чуть не выронив фонарик, задерживает дыхание.

Неизвестно почему, все волоски на предплечьях встают дыбом, по коже бегут мурашки. Пальцы до боли стискивают дверную ручку. Ей видно, как побелели костяшки. Еще не поняв, в чем дело, Мона убеждена, что по ту сторону двери что-то очень неладно.

Тяжело дыша, она всматривается в дверную ручку – простую, без особых примет, как и сама дверь. Подавшись вперед, Мона прижимается к створке ухом и слушает.

Она что-то слышит, очень слабо, но ей недолго приходится гадать, что это.

Вопли, отдаленные, чуть слышные, как по испорченному радио. По ту сторону двери кто-то кричит.

Набрав в грудь воздуха, Мона распахивает створку. Вопли мгновенно затихают. В комнате темно, и она, достав фонарик, обводит лучом стены. Здесь очень похоже на обсерваторию, в которой она уже побывала, с единственным отличием: посередине стоит очень большой письменный стол, и, когда луч света скользит по крышке, Мона видит, что за столом кто-то сидит.

Она так и подскакивает, и тогда сидящий поднимает голову. Это старик, его белое лицо светится в луче фонаря. Он ошеломленно разглядывает Мону и спрашивает:

– Кто вы? Что вы здесь делаете?

Изумление едва не сбивает Мону с ног. Хватая воздух ртом, она выговаривает:

– Простите, я… я думала, никого нет дома.

Старик отвечает ей острым взглядом. На голове у него копна седых волос, на щеках радостный румянец. И все же есть в нем нечто бестелесное – да и во всей комнате, сдается Моне, будто фонарик просвечивает его насквозь.

– Кто вы? – спрашивает она.

– Я – мистер Веринджер, – отвечает старик. И улыбается, блеснув стеклами очков. Такое мгновенное переключение от подозрительности к любезности нервирует. – Прошу вас, входите.

Мона медлит.

– Я думала, вы умерли. Я видела ваши похороны.

Старик не отвечает. Он продолжает улыбаться ей из-за стола. Потом повторяет:

– Прошу вас, входите.

– Кто вы? – второй раз спрашивает Мона.

Старик улыбается точно так же, но чуть поворачивает голову на удивление птичьим движением. И снова: