– Прошу вас, входите.

– Почему бы вам не выйти сюда?

Широкая простодушная улыбка не меняется ни на йоту. Старик склоняет голову к другому плечу, моргает.

И тут повторяется то же чувство – то самое, что Мона испытала в доме миссис Бенджамин, с зеркалом, и когда увидела грозу сквозь стену материнского дома. Зрение двоится: она видит библиотеку с улыбающимся стариком за столом и в то же время…

Бездна. Глубокая, бездонная пропасть, огромная и темная, а Мона заглядывает прямо в нее, словно за порогом комнаты все измерения перекручены, и стоит войти, она будет падать – не вниз, не вверх и не вбок, а просто падать, падать без конца. Она снова слышит отдаленный вопль и, прищурившись, различает затерявшуюся в бездне фигурку в черной пустоте. Это мужчина, думает Мона, он корчится, кувыркается в падении, и ей думается, что он падает очень-очень давно.

Затем зрение переключается, и она снова видит сидящего за своим столом Веринджера, улыбающегося той же идиотской улыбкой.

Это ловушка, понимает она: человек за столом – только картинка, вроде проекции.

– Прошу вас, входите, – добродушно твердит старик.

Мона сглатывает слюну. Она взмокла от пота, поняв, как близко подошла к полному уничтожению.

– Нет, – дрожащим голосом отказывается она. – Нет, спасибо.

– Прошу вас, вхо…

Захлопнув дверь, Мона отступает и тяжело отдышивается.

– Господи боже, твою мать, – бормочет она и чуть не садится на пол.

Она ошибалась. В доме Веринджера все-таки имелись охранные устройства. Просто она таких никогда не встречала.

Несмотря на предсказанное Парсоном столкновение с совершенно необъяснимым, хладнокровная, бдительная часть ее мозга продолжает размышлять, и Мона прислушивается к ней с благодарностью за крупицу здравомыслия.

Он ждал вторжения, говорит рассудок. Он знал, что за ним придут. В самом деле, она готова поспорить, что мужчина в пропасти – один из тех. Но даже это не спасло Веринджера.

Все гораздо хуже и гораздо больше, чем она ожидала.

Ищи этот проклятый ключ и выбирайся отсюда, говорит она себе и, собравшись с духом, продолжает путь по коридору.

На двери по обеим сторонам она теперь не обращает внимания. «Там только кладовые и разные забавы, – говорит она себе, – или еще ловушки». Мона хочет дойти до конца – если у этого коридора есть конец.

Добраться до конца оказывается на удивление трудно. Словами этого не описать, но пол, с виду ровный и плоский, как будто загибается вокруг нее. Глаза и внутреннее ухо докладывают об обычном коридоре с ровным полом, но часть, заведующая в мозгу инстинктами, уверяет, что Мона поднимается по крутому склону. Еще одной части кажется, что проход клонится на сторону, и ее тянет опереться о стену или дверную створку, хотя все по-прежнему говорит, что пол совершенно горизонтальный, обыкновенный.

Словно невидимое измерение, недоступное обычному восприятию, перекручивает коридор тем сильнее, чем дальше Мона в него углубляется. Это как с пропастью в той комнате: вся физика идет к черту, словно пространство можно лепить как глину.

Даже стены меняются. Они уже не из белого дерева, а из сложенной всухую каменной кладки. Мона не может решить, модерновый это дизайн или примитивный. Впрочем, двери все такие же белые с латунными ручками.

Мона уже гадает, куда уведет ее коридор. Ей приходит в голову, что он заканчивается не в доме Веринджера. А может быть, даже и не в Винке.

Наконец коридор разбирается в себе, приходит к выводу, что лучше пусть пол будет внизу, а стены по сторонам, и Мона снова ощущает себя на твердой почве. Выдохнув, она светит вперед и видит золотой блеск дверной ручки в самом конце прохода.

– Наконец-то, – бормочет Мона и, подойдя, берется за ручку. Выжидает. Ни приступов страха, ни гусиной кожи. Интуиция, которая недавно помогла ей избежать ловушки, сейчас молчит.

Открыв дверь, Мона направляет в нее луч фонаря. И с удивлением, с разочарованием обнаруживает довольно обычную скучную спальню с розовато-бежевыми стенами и лампой в кошмарных оборочках. Впрочем, Мона подозревает, что это хозяйская спальня, здесь спал сам Веринджер, и если он, как намекал Парсон, так уж берег свой ключ, вполне мог хранить его где-то здесь.

Войдя в спальню, Мона подсвечивает себе фонариком. Комната похожа на остальные помещения этого дома, не считая удивительного коридора: несколько обветшалая, скучная спальня тихого безобидного старикана. На стене артимично тикают древние ходики. Белье на кровати бледно-голубое, на окне розовые занавесочки с бахромой – странный выбор для пожилого мужчины.

Но при попытке подойти к кровати та удаляется от Моны. С каждым шагом комната делается больше. Скучные гладкие стены отступают, и скоро тиканье часов гулко отдается от массивного камня.

«Каменные стены?» – удивляется Мона.

И тут опять приходит двойное зрение: она стоит в маленькой скучной спальне и она стоит в огромной пещере черного камня, и единственный сталагмит, похожий на церковную колонну, блестит в луче ее фонаря. В многочисленных нишах тлеют огни, но ничего не освещают. А посреди пещеры Мона видит большой гладкий каменный выступ, просторный, как футбольное поле, с протертой впадиной на поверхности, словно на этот огромный стол снова и снова клали что-то очень большое и очень тяжелое.

«Здесь он спал», – подсказывает голосок в голове у Моны.

Она соглашается, хотя ей хочется поправить: не он, а оно.

Она подходит к каменному ложу. Луч ее фонаря выхватывает пляшущую в сумраке крошечную точку. Мона ощущает мощное давление на свои мысли, словно рассудок не выносит огромности этой пещеры и того, что в ней обитало, и готов сломаться…

Но Мона не ломается. Видение отпускает ее, раздвоенность отступает – или Мона вынуждает ее отступить, – и она снова оказывается в скучной хозяйской спальне, прямо перед кроватью.

Мона сознает, что это не совсем так. Она понимает, что на неком невыразимом словами уровне все здесь существует в двух измерениях, одна реальность скрывается в другой, как в русской матрешке, или, быть может, если продвинуться в одном направлении, реальность разворачивается вовнутрь – (или вовне), почти… как же это называется? – как фрактал.

Не слишком понимая, каким образом, Мона приказывает себе оставаться в спальне, а огромной каменной пещеры избегать. «Совсем как в плавательном бассейне, – думается ей, – держаться подальше от глубокого конца». Она подходит к тумбочке и заглядывает в ящики. В одном – номер «Дома и сада на юге» и упаковка «клинекса», но ключа нет. Тогда, встав на колени, Мона заглядывает под кровать. И под ней пусто, но тут ее осеняет новая мысль: приподняв простыню и запустив руку под матрас, Мона шарит под ним.

Пальцы нащупывают что-то длинное, тонкое и твердое. Сердце вздрагивает, и она, пропихнув руку дальше, хватает и вытаскивает находку.