Он оттого чувствовал себя хамом и недоумком, что ему оченьжалко было Родионовну, и он ругал себя за то, что она попала в такую передрягу!

Они все попали в передрягу, и было совершенно непонятно, каким теперь из нее выбираться.

Когда он вбежал в распахнутую настежь дверь ее квартиры иувидел ее на полу, привалившуюся к дивану, со связанными руками и ногами иразбитой нижней губой, ему стало дурно.

Как в кино.

Все поплыло у него перед глазами, в голове разлиласьтемнота, и ему пришлось присесть рядом со связанной Родионовной, чтобы неупасть в обморок. Хохлов раньше не знал, как люди падают в обморок, а теперьузнал. Потом он быстро сбегал на кухню за ножом и перерезал ленту.

Он ругал себя за дамское малодушие, за то, что так долго неотвечал на звонки – а она звонила ему носом! – за то, что Арина оказаласьвовлеченной во всю эту мерзкую историю!

Ты ни в чем не виноват, повторял он себе, угомонись! Ты тутни при чем, ты найдешь ублюдка, который сделал это с нами, и своими рукамипорвешь его на мелкие части. Сейчас ты должен думать, просто думать!..

Ваша задача – думать, говорил своим аспирантам Виктор ИльичАвербах.

Ты виноват, возражал Хохлов сам себе. Именно ты, потому чтобольше некого назначить виноватым! Ты пил виски, искал «вещественныедоказательства», размышлял в духе Шерлока Холмса, а нужно было бежать и спасатьРодионовну, которую в это время бил какой-то ублюдочный подонок! Он бил ее,связав леской – обрывки этой лески болтались в ванной! Он бил ее по лицу и вбок, и ей никто не помог!

«Митя, – говорила Хохлову Аринина бабушка Любовь Ильинична,– у меня на вас вся надежда. У моей внучки только и есть я и вы. На мою дочь иее супруга надежды нет никакой!»

– Слышь, Родионовна, – сказал Хохлов грубо, подошел, присели вытер ей слезы своим рукавом. – Ты не реви! Найду я его, гада этого! Приведусюда и заставлю у тебя на глазах удавиться на этой самой леске. Ты ее на всякийслучай пока не выбрасывай!

– Ты говоришь, как человек-паук, я вчера в кино видела, –провсхлипывала Родионовна.

– Я? Я точно человек-паук, к гадалке не ходи! – согласилсяХохлов. – Давай вставай потихоньку, и поедем.

– Куда… поедем?

– Ко мне. А можно к Ольге. На твое усмотрение, Родионовна. Утебя богатый выбор ночлежек на сегодняшний вечер.

– Зачем… к тебе?

– Ты хочешь остаться здесь? – спросил Хохлов, раздражаясь.Она его нынче ужасно раздражала и злила – все от жалости и горячей ненависти ксебе самому. – Валяй, оставайся. Только перед сном потренируйся еще носомзвонить, неровен час наш приятель опять нагрянет и привяжет тебя к батареешнуром от утюга!..

Родионовна, которая шмыгала носом и была похожа наудрученную сову, еще больше округлила глаза и уставилась на него:

– А ты думаешь, он может… вернуться?!

– А черт его знает! – заорал Хохлов. – Он меня в свои планыне посвящал! Давай, мать твою, поднимайся, и поедем, а?! Давай, давай! Где утебя шуба или что там?..

– На вешалке, в прихожей.

Грозными шагами, от которых в серванте задрожала посуда,Хохлов прошел в прихожую, снял с вешалки то, что больше всего было похоже нашубу. И оказалось, снял не то.

– В этом я на помойку хожу, – сказала Родионовна и тяжелоподнялась с дивана. В боку у нее сильно болело, и дышалось с трудом. Как она втаком виде завтра поедет на работу?! А ей перевод сдавать про фиалковые глаза!– Мить, – держась за стену, она стала медленно продвигаться к двери. – Тыкогда-нибудь видел женщину с фиалковыми глазами?

– Фиалковые – это какие? – осведомился Хохлов.

Родионовна точно не знала, и тогда он посоветовал не лезть кнему со всякой ерундой.

Охая, она просунула руки в рукава какой-то другой шубы истала искать ключи. Они оказались в двери с наружной стороны.

– Он меня втолкнул, – сказала она, – когда я замок отпирала.Только мне казалось, что ключи я уже вынула, когда он… налетел.

– Выходит, не вынула, – сквозь зубы отвечал Хохлов. Так емужалко было ее, охающую, побитую, покорно собирающуюся в чужой дом, что он чутьне плакал.

Виктор Ильич Авербах говорил аспирантам, что сильногомужчину слабым делает женщина, которая ему небезразлична. Верность науке,говорил Виктор Ильич, исключает верность женщине!

Хохлов, который никогда особенно не интересовался вопросамилюбви, силы и слабости, нынче так ослаб как раз по причине женщины, котораябыла ему небезразлична, что решительно не знал, что делать!..

Поехать по городу, что ли, погонять! Налететь на гаишников ис ними оторваться по полной программе?..

Арина все вздыхала, возилась, а Хохлов смотрел по сторонам,только чтобы не смотреть на нее, и вдруг увидел на полу в комнате, в развалевывороченных вещей, серую кроличью шапку с ушами.

Тут он взял Родионовну за руку, да так крепко, что онаспросила, что случилось.

– Ариш. – Он глаз не сводил с этой шапки, как сапер с мины.– Это твое?

И он кивнул на ушанку.

Она посмотрела и отвела глаза.

– Нет, – сказала она и шмыгнула носом. – Это… его. Он был всерой шапке, я… сверху видела.

Хохлов пропустил мимо ушей слово «сверху» и услышал только,что она видела этот треух на том, кто на нее напал!

– Ариш, это Кузина шапка!

Она опять посмотрела и опять отвела глаза:

– Да. Похожа.

Хохлов выпустил ее руку, вернулся в комнату, помедлил и взялушанку в руки.

Ну да. Громадный кроличий облезлый треух с коричневымиботиночными завязками на ушах.

Выходит, здесь был… Кузя?! Выходит, убили кого-то совсемдругого?! Значит, это он втолкнул Родионовну в дверь, и связал леской, и рвалее за волосы, и…

– …и не забудь, что у меня в пятницу выступление! –напоследок сказал Степка серьезно. – А папа к тому времени… успеет?

– Что значит успеет, Степ? – спросила Ольга и переложиламобильник в другую руку. Возле общежития, где жил Кузя, снег, ясное дело, никтоне чистил, и сейчас придется осуществлять аттракцион неслыханной парковки.

– Мам, ты что, думаешь, я дурак? – тоже очень серьезноспросил Степка. – У него же неприятности из-за Кузи, да? И не уезжал он вкомандировку! Он в милиции, да?

Дети Пилюгиных всех друзей и родственников всегда называлитолько по именам, «дяди» и «тети» исключались. Грубый Хохлов, когда егоназывали «дядей Митей», всегда говорил: «Какой я тебе дядя? Тамбовский волктебе дядя!»