попробовать рискнуть, полностью изменив ситуацию, ведь, если есть ещё восемнадцать дней, то точно нельзя попасть в последний день жизни на этом этапе смертельного эксперимента. Найти алкоголь в магазинах в две тысячи тринадцатом году стало утопией, правительство только-только установило запрет продажи спиртного после двадцати трёх часов, что создало неприятное неудобство, ведь единственный способ перемещения во времени-пространстве гарантировался исключительно креплёными напитками.

Майозубов находился в районе «Чистых прудов», домой ехать совершенно не хотелось, поэтому он забрёл в ближайший бар, с конкретным желанием купить необходимое.

— Я могу приобрести бутылку чего-нибудь сорокаградусного? — спросил он у задумчивого бармена.

— У нас на вынос ничего нет, — индифферентно ответил тот.

— А если на месте, целая бутылка есть?

— В любом случае, я вам могу продать только открытую бутылку, — нейтрально ответил работник общепита.

— А два стакана можете продать?

— В принципе могу.

— А чем поите культурное народонаселение, — заинтересованно спросил обрадованный поэт.

— Да всем что угодно, но в вашем случае, могу продать только Кальвадос.

— Наверное, из-за стаканов?

— Наверное, — улыбнулся бармен.

— Так, этот вопрос мы почти решили, а теперь объясните мне, что такое Кальвадос? — озадаченно спросил Аристарх.

— Сорокаградусный французский алкоголь, изготовленный методом перегона из яблок.

— Это дорого? — уточнил гений.

— Дорого, — кивнул бармен.

— Тогда беру, но откроете при мне, — многозначительно усмехнулся Майозубов и оплатил запрашиваемую сумму. Бармен оказался понимающим человеком и любезно сунул покупателю непрозрачный пластиковый пакет, в качестве бесплатного сервиса.

Вновь переизбранный мэр Собянин сумел кинуть чуточку «волшебства» современных технологий на бесконечные московские бульвары, посему сильно удивлённый поэт, присев на пустую деревянную лавочку и налив свежеприобретённый напиток в бокал, провозгласил тост за неизвестного ему градоначальника. От тесной Москвы Лужкова, наполненной рекламой, проводами и торговыми палатками, не осталось и следа, столица приобрела завидный лоск и помпезность, отчего эстетствующий Берлин две тысячи десятого года вспоминался тихим провинциальным городком. Россия всегда была прекрасной девушкой, её просто нужно красиво одеть, — жизнерадостно отметил поэт и удовлетворённо выпил.

Бориска возник ниоткуда, как вечно незваный четвёртый к свежекупленной бутылке водки. Есть легенда, что в счастливом СССР обезденежная жёнами алкашня, собиралась в коллектив из трёх человек, чтобы суметь купить вожделенный напиток стоимостью три рубля шестьдесят две копейки, а шоркающая, чуть хромая походка называлась «рубль двадцать» и не надо быть большим математиком, чтобы понять почему. Современность не поймёт той радости единения, но тогда абсолют был тесно связан с магией цифр и реальных возможностей. В СССР было сложно, но все любили друг друга. После перестройки стало чуть легче в плане потребления, но любовь уплыла, а коллективизм превратился в атавизм. Понятно, что Майозубов не участвовал в тех незамысловатых потехах, но староверы из прошлого мечтательно закатывали глаза и нежно вспоминали те чудесные деньки лёгкости и окрылённости.

— Наливай, — оптимистично провозгласил Бориска.

— А с фига? — авторитетно осадил его Майозубов.

— Ты разве мне не рад?

— Даже не знаю, что и сказать, Бориска.

— А чой-то, поэтишко?

— Да мне встречи с тобой приносят одни неприятности: то проблемы самоопределения — патриот или либерал, то метания по времени-пространству, а теперь вот ещё и ограничение жизни равное восемнадцати дням. Считаешь, я должен быть тебе рад?

— А почему бы и нет, дорогуша?

— Да по всему!

— Ну никак тебе не угодить! Ты жалкий нытик и неблагодарная свинья!

— А ты алкаш и халявщик… И что?

— Да ни что, наливай, давай!

— То есть, совести совсем нет?

— В моём измерении, Аристарх, даже такого понятия нет.

— А что есть?

— Есть понятие любовь.

— Так что, ты меня разве любишь?

— А почему бы и нет?

— Тогда, скажи, почему от тебя только неприятности?

— Так, может, дело вовсе и не во мне?

— А в ком?

— Ты что, идиот? В тебе, конечно…

— Ну, естественно, во мне, ты же, как обычно, наговоришь всего и исчезнешь, а я расхлёбывай, уже даже собственное воплощение не так дорого…

— Можно подумать — это такая важная вещь.

— А ты, Бориска, попробуй поживи в теле, потом поговорим…

— Согласен, воплощение штука неприятная, но у тебя же есть масса преимуществ. Например, ты знаешь, кто ты и находишься в полной в гармонии с этим.

— Мне кажется, этого недостаточно…

— Через восемнадцать дней, у тебя будет вся полнота, ты станешь почти, как я…

— Что значит, почти…

— А то, что ты будешь ныть и проситься обратно!

— Почему же?

— Потому, что воплощение даётся для чего-то и если ты его не использовал, всё неизбежно повторится…

— Так уж неизбежно…

— Поверь, абсолютно, и ты сам пожелаешь этого больше всего во вселенной…

— Не знаю, может, я сейчас опять напился и у меня в голове всякая дичь, а ты всего лишь моё психическое заболевание…

— Сомнительное заявление.

— Это ещё почему же?

— Попробуй ответить на вопрос сколько тебе лет и всё поймёшь…

— Мне двадцать два года — это очевидно…

— Сейчас две тысячи тринадцатый год — это тоже очевидно, однако двадцать два тебе было в двухтысячном…

— Что касается математики, может, всё и верно, но по факту для меня прошло не больше недели…

— А ты спроси у любого, сколько времени в их чувствах прошло с двадцати двух лет?

— И что?

— Что значит, и что? Все тебе скажут, это было вчера, грустно глядя в зеркало на отражение своих постаревших тел!

— Но у них же была целая жизнь между этими датами — середина!

— Да кому на хрен нужна твоя середина, когда все помнят лишь молодость.

— Но у меня не было этой середины! Так, некоторые воспоминая о «будущем» и не более…

— Это всё потому, что ты до сих пор думаешь, что время линейно, а события последовательны…

— Так логично же…

— Ты, Аристарх, пока непробиваем… Там ещё что-то осталось, в плане Кальвадоса…

— Ну да…

— Плесни, что ли, привидению…

— Вот не пойму, Бориска, зачем ты столько пьёшь, у тебя даже тела нет…

— Чой-то? Почему нет?

— Ну если быть объективным, тебя вижу только я, ну, может, ещё пару человек…

— Это примерно так и есть, только не пойму, где взаимосвязь?

— Как где? Сумасшедших всегда меньше, а вот тех, кто тебя видит, всего трое… И очевидно, что все мы психи…

— Может, наоборот?

— Ты хочешь сказать, что мы нормальные?

— А почему бы и нет, Аристарх? Могу тебя уверить, пройдёт не так много времени и люди будут ходить толпами и отрицать Создателя.

— Не думаю…

— Так всё и будет, поверь… Это же чистой воды либерализм, батенька… В либерализме центром мироздания является не Бог, а некая абстрактная, наполненная эгоизмом личность со своими бесчисленными хотелками.

— Бориска, личность временна, как и этот Кальвадос…