пока через шиповник продирался, — и Ботаник махнул рукой влево, указывая на усыпанный красными крупными ягодами кустарник — немного в стороне от того хода, из которого вылезли мы.

Фёдор Александрович нахмурился и, не говоря ни слова, пошёл туда. Я, схватив Петра за руку, потянул за собой.

— Да вы идите, я тут пока с образцами разберусь, — попытался отмахнуться Петро, но я был категоричен:

— Слушай, Ботаник, больше я тебя ни на шаг не отпущу! Особенно в этих местах. Так что запомни своей умной башкой — чтобы всегда рядом был! Сгребай свой мусор в сумку. — Пётр хотел возразить, видимо, столь пренебрежительное отношение к его «добыче» не понравилось, но, как-то серьёзно посмотрел на меня и передумал — в кои-то веки промолчал, собрал камни в сумку, поднялся на ноги и присвистнул, оглядев меня с ног до головы:

— Ты где так извозился? Яш, у тебя вид, будто тебя по шахтам на аркане протащили! Даже не скажешь, что сегодня с утра новую робу получил, такое чувство, что ты в ней год под землёй отработал. Что случилось?

— Потом расскажу, — отмахнулся я от вопросов, чувствуя такую гнетущую усталость, что говорить не хотелось, казалось, даже язык шевелится с трудом.

— Идите сюда! — Инженер махнул рукой. — Есть на что посмотреть!

От лаза — довольно большой дыры в скале, в которую можно было пройти лишь слегка нагнувшись, шла утоптанная тропа — видно было, что пользуются ею часто. Мы прошли по ней метров сто и оказались у ручья, на берегу которого тропа терялась.

— На лодке, что ли, уплывали? — высказал я предположение, на что Саныч, усмехнувшись, ответил:

— Да зачем, по берегу, камешками, там ниже по течению мостки проложены. По ним к Тимофею на пасеку за мёдом ходим. Или вверх, так же по камням — там в аккурат на Коргонскую скальную тропу выход, и потом до сторожки на сгоревшей базе рукой подать — там обычно транспорт местные оставляют. Надо вернуться, посмотреть, куда этот лаз в горе идёт. — И он, махнув рукой в сторону посёлка, сказал: — Там встретимся. Вы идите, я вернусь, кое-что гляну у лаза. И как упустил? Ведь все ходы-выходы, казалось, как свои пять пальцев, ан нет, просмотрел. Встретимся в посёлке, доложу по всей форме о результатах. — Он повернулся и быстро пошёл обратно, по тропе, махнув рукой на прощанье.

Молча прошли метров пятьдесят, до брошенных на камни брёвен. По мосткам перебравшись через ручей, мы с Петром оказались на торной тропе. До посёлка было километров пять. Не знаю, что меня дёрнуло, зачем глянул вообще на тот берег, но краем глаза заметил стеклянистый блеск и тут же, не размышляя, кинулся на друга с криком: «Ложись!»…

Это было последнее, что я запомнил. Петро потом рассказывал, что был выстрел, что звук ему показался оглушительным, но я этого тоже не слышал…

Глава седьмая

Очнувшись, я долго не мог понять, где нахожусь. Помещение без окон. Слабо тлеет огонь в очаге, посредине. Керосиновая лампа ярко горит в углу. И два голоса за дверями. Один глухой, как бы оправдывающийся, похоже, Тимофея, а вот второй — монотонный, сыпал словами, не повышаясь и не понижаясь. Севший, надтреснутый, но такой знакомый…

— …я его сейчас на квадроцикле до Усть-Кумира доставлю и врачам сдам. В участковую больницу сдам. А то ещё лучше — до посёлка, до Горного доставлю, а там ждут его, и Санычу или Юрию Петровичу сдам…Нам сходить бы, Тимофей… ну, ты знаешь куда… и с Ней бы повстречаться….

— Не-е, Ваньша, нельзя… Никак нельзя…Не в себе он. Крепко головой приложился. Контузия, как говорят, нельзя его трогать. Какой квадроцикл? Растрясёт ещё больше. А я полечу его травками, медком… Одыбает маленько, тогда и отвезёшь его. Завтра или послезавтра… Как одыбает.

— Сходить, сходить надо… Может быть, Её увидим…

— Не захочет встретиться, и не встретишься, хоть все рудники обойди, все пещеры облазь. А захочет — везде найдёт. И в городе от неё не спрячешься. Все не говоришь ты мне, что от неё узнать хочешь. Вот ведь — двадцать лет тебя знаю, и помог ты мне тогда крепко…Крепко помог — что говорить… А всё не пойму, что ты за человек такой есть… Не пойму…

— А что понимать? Весь перед тобой — простец человек и зело исполнен неведения…

— Ты не шути такими словами… Аввакумушко за таки слова смерть принял, смерть лютую, огненную…

— Прости, прости. Извини. Не хотел тебя обидеть. Ну, так как? Отвезу городского до больницы — и пойдём? Ведь пойдем? Пойдем ведь?

— Вины твоёй никакой нет, чтоб виниться. А простить — один Бог простит. А пойти пойдём — раз просишь. Пойдём… Да только толку — чуть. А мне… Чему быть — тому не миновать… Вернусь к Ней — если Бог так судил… Ступай, Ваньша, мне ещё с городским повозиться нужно. Крепко он приложился, и пуля ему рикошетом угодила. Очень знакомая пуля… Сам отливал, да недосчитываюсь последнее время. Не знаешь, куда пули деваются?

— Да мне-то что дела до твоих пуль, у меня своих запас хороший, магазинных.

— Ой ли?

— Ладно, прекращай, докопался до пустяка. Зря не разрешил городского отвезти. Намаешься ты с ним.

— Это уж моё дело. Ступай.

Дверь хлопнула. Кто-то поспешно прошёл за стенами хижины. Взревел мотор квадроцикла. И снова тишина. Морозило, холод будто притаился внутри, в самом сердце. Ломило спину, почти не чувствовал ног. Показалось, что Тимофей подошёл к кровати и смотрит на меня внимательными глазами. Смотрит без злобы, без всякого выражения. Потом опять поплыли горячие огненно-красные и жёлтые пятна и всё пропало во мраке забытья. Следующий момент — свет, слабый, предутренний, восходный, падает сверху. Тимофей приподнимает меня и, уговаривая, как ребёнка, подносит к губам кружку. Делаю глоток и едва не захлёбываюсь — питьё кажется горьким, невероятно горьким.

— Ну, ничего, ничего, что невкусно. Но лекарство — оно и не должно вкусным быть…

К кровати подходит Саныч.

— Как он? — замечаю беспокойство на лице горного инженера. Мимоходом успеваю подумать, что хороший он всё-таки мужик…

— Да оббыгается, молодой, крепкий. Чего ему сделается?

— Говорил же, не сидеть на камнях, гора тепло вытянет. Знатно его скрутило. Хорошо ещё, под пули не попали, Пётр сказал, стреляли в них.

Тимофей, будто впервые слышит про стрельбу, ответил:

— Стреляли или не стреляли, то не ведомо, а вот силушку из него повытягивало знатно. Но молодой, молодым легче. Ты, Александрыч, не переживай так, завтра будет молодец своими ногами ходить. Там, слышал,